Прохождение Венеры по диску Солнца - Крапивин Владислав Петрович. Страница 24
…Потом пел Матвейка «Вечер на рейде», «Северо-Западный фронт», «Севастопольский вальс»… Его никак не хотели отпускать со сцены. Ирина Григорьевна даже сказала: «Уважаемые товарищи моряки и другие гости, мальчик устал…» Но кто-то крикнул: «Пусть еще одну, последнюю!» И тогда Матвейка запел «Севастопольский камень»:
Эта печальная медленная песня вообще-то для большого мужского хора, когда он как бы повторяет движение штормовых волн. А тут один, похожий на цаплю-птенца мальчонка. Но Матвейкин голос звенел такой тревогой и печалью, что опять у старых моряков заблестели глаза. И опять такой ураган аплодисментов… Матвейка держал за руку вставшего рядом Тёркина (тот был в камуфляже и синем берете), наклонял голову в неумелом поклоне и думал, что хорошо бы поскорее исчезнуть со сцены. Однако исчезнуть не дали. Встал седой капитан первого ранга, поднял руку, дождался тишины (правда, не полной) и громко сказал:
«Подожди, мальчик, у моряков есть к тебе дело!»
Он и еще три человека в золотых погонах и с кортиками поднялись на сцену. Встали по сторонам от Матвейки, а капитан первого ранга осторожно повернул его к себе лицом.
«Матвей Гранатов! Союз капитанов решил наградить тебя за твою любовь к морю, за радость, которую ты приносишь морякам, и за храбрость, с которой ты поешь наши любимые песни. В тысяча девятьсот девяносто шестом году, когда ты родился, страна праздновала триста лет нашего флота. Тогда была учреждена специальная медаль. Ею награждают за заслуги перед флотом до сих пор. Нашему Союзу дано право вручать эту правительственную награду тем, кого мы сочли достойными. И мы, моряки, вручаем тебе, ровеснику юбилея, медаль «Триста лет Российскому флоту»…
Ух, что тут началось!.. Матвейку подхватил на руки старый дядька в погонах главного корабельного старшины. Матвейка его немного знал, звали старшину Маркелыч (то ли отчество, то ли прозвище). От Маркелыча слегка пахло спиртным. Он прижимал обмирающего Матвейку к старому колючему кителю и вскрикивал:
«Вот!.. А вы говорили!.. Вот она, наша смена! А вы говорили! Они нас не продадут!..»
Наконец Матвейка оказался за кулисами. Здесь его ждали ребята. Ерошили Матвейкины волосы-водоросли, хлопали по плечам, щупали медаль, уже прицепленную к парусиновой форменке, разглядывали удостоверение с печатью и полным именем награжденного: Гранатов Матвей Сергеевич. Баллон щупал медаль дольше других и сказал: «Да, клёвая вещь». Инка не стала грозить, что убьет его. Ташка храбро поцеловала своего друга в щеку. А тетя Лира и тетя Клара все старались заново причесать племянника и поаккуратнее заправить матроску…
Ирина Григорьевна слезно упросила Вахтёркина спеть на сцене пару солдатских песен, потому что «негодные парни из студии «Саксофон» не приехали и зарезали нас без ножа, нечем заполнять концертную программу». «Иди, Саня», – шепотом сказал ему Матвейка, и Вахтёркин пошел…
Здесь надо сделать отступление про Вахтёркина и его судьбу. Совершенно случайно в это время оказалась в зале девушка Надя, приехавшая из соседнего городка. Та девушка, с которой он когда-то учился в одном классе и с которой была у них любовь. После армии и ранения Вахтёркин не стал встречаться с ней, прятался. А здесь она увидела его и больше от себя не отпустила… «Какой из меня муж… – горько отбивался он. – Контуженный, психованый, ни на что не способный…» «Вылечим, – говорила решительная Надя. – Не стони и не жалуйся. А то получишь по шее, как в первом классе!» А ребятам, когда она с ними познакомилась поближе, Надя сказала: «Мы с ним были вот как Ташка и Матвейка. Разве Ташка бросила бы Матвейку, если бы с ним случилось несчастье?» Ташка пфыкнула губами так, что с них полетели брызги. Потому что представить такое было немыслимо…
Ну, это, как говорится, вставка в основной сюжет. А теперь опять о Карузе-Лаперузе. Ирина Григорьевна сказала, что Матвейке надо пойти в фойе, там его ждут «люди с телекамерой», чтобы снять для вечерних городских новостей. После всех событий Матвейка уже не очень стеснялся. Но сперва ему уж-жасно было надо «в одно место». Он шепотом сказал об этом Брису и убежал. Где в клубе то самое место, Матвейка знал, потому что был здесь не впервые…
Отсутствовал Матвейка довольно долго. А когда вернулся, лицо его было непонятное. Он ничего не ответил торопившей его Ирине Григорьевне и за рукав оттянул в сторону Бриса: «Пойдем. Скорее…» Брис, почуяв неладное, пошел. Они оказались в длинном коридоре, где попахивало туалетом. В конце коридора говорили друг с другом два милиционера: сержант и капитан (видимо, они отвечали за охрану). Капитан был без фуражки, и под лампочкой блестела голая голова.
«Брис, вот этот… На его машине уехал тогда тот парень…»
Брис не всегда был решительным человеком. Но в такие вот важные моменты – был. Он поступил храбро и умно:
«Товарищ капитан, у нас к вам очень серьезное дело. Только не здесь. Пройдемте, пожалуйста, в фойе. Очень надо…»
Капитан пожал плечами и пошел – туда, где вокруг треноги с камерой толпились любопытные.
«Господин оператор, включите, пожалуйста, съемку», – сказал Брис так решительно, что «господин оператор» – конопатый паренек с веселыми глазами – навел объектив, над которым загорелся красный огонек.
И тогда Брис в упор сказал лысому милиционеру:
«Господин капитан милиции. Скажите, пожалуйста, куда вы восьмого июня увезли морской секстан, который ваш знакомый отобрал на улице вот у этого мальчика?»
Ну, сперва, конечно: какой секстан, что за чушь, да выключите вы камеру, я ничего не понимаю, бред какой-то… Но красный огонек над объективом не перестал гореть, а Матвейка дрожащим от обиды голоском сбивчиво но понятно и недлинно изложил всем, кто рядом, то что, было.
«А! Ну да, я помню этого юношу! – наконец сообразил капитан (а куда ему деваться-то). – Его звали, кажется, Валерий… Он был в отряде содействия милиции и собирался в войска МВД, а после армии в милицейскую школу. Мы с ним об этом и поговорили, когда встретились на улице, а потом я его подвез до дома, по пути было. На следующий день он, судя по всему, уехал на сборный пункт. Куда его направили, я не знаю. И не помню никакой этот секс…»
«Это не то, что вы думаете, капитан, это мореходный инструмент», – сказал подошедший моряк.
«Я это как раз и думаю, товарищ капитан второго ранга… Да выключите же камеру, что здесь интересного!.. Хорошо, я наведу справки, разберусь…»
«В четырнадцатом отделении уже полтора месяца разбираются», – непримиримо сказала появившаяся рядом Инка.
«При чем здесь четырнадцатое! Я завтра же… Сегодня-то воскресенье… Хотя… – Лысый капитан милиции вынул из нагрудного кармана рубашки мобильник. – Тюканов? Хорошо, что я тебя застал, дело тут… Твой комп на связи? Добро. Найди мне список этого… молодежного отряда содействия, будь он неладен… Потом объясню… И отыщи в нем адрес Валерия… э-э… Карченко!.. Да знаю, что в армии, адрес надо… Переулок Токарей, двенадцать. Усёк… Да, и глянь, что у него за семейство… Мать и брат, отца нет? Добро… Спасибо, отбой… – Капитан милиции оглядел всех, кто вокруг. – У меня машина, сейчас поедем, поговорим с матерью этого Карченко Валерия: где он и как и куда девал прибор… – Он слегка затравленно глянул на телеоператора. – Надеюсь, ваш канал не будет давать об этом репортаж?»
Дерзкий конопатый оператор сказал, что пока не будет, но потом поинтересуется. Видимо, у него были с милицией свои счеты.
Поехали минут через десять, после того как Матвейка дал «тэвэшникам» сбивчивое интервью, а милицейский капитан сходил, еще раз проверил охрану клуба.
В пыльный служебный «рафик» (тот самый) влезли все пятеро. Капитан не спорил. (Тетя Клара и тетя Лира охали вслед, а Вахтёркин в зале все пел.)
До переулка Токарей добрались быстро. Дом Карченко был одноэтажный, за зеленым, уютным таким забором. Когда вошли, слабо вякнула и тут же убралась под застекленную веранду рыжая собачонка. А с крыльца веранды быстро спустилась женщина лет сорока, в пестром переднике и шлепанцах.