Рассекающий пенные гребни - Крапивин Владислав Петрович. Страница 48
– Не выдумывай, – сказала ей Оськина мама. – Никуда ты от нас не поедешь. Вместе будем управляться с обоими.
“С обоими” – потому что в семействе Чалок тоже ожидалось прибавление, раньше, чем у Анки, совсем уже скоро. Недаром папа приезжал на Новый год…
“Ох и ясли будут дома, ох и вопли! – думал иногда Оська с содроганием. – Ну ладно, в крайнем случае буду убегать к Ховрину”.
Ховрин после случая с теплоходом “Согласие” выпустил несколько громоподобных репортажей. Их перепечатали газеты Федерации. Шум был на весь белый свет. Дело женщин быстренько закрыли. Не тронули даже тех, кто вернулся домой. Мама Норика не вернулась. Главным образом – из-за сына: тот отчаянно не хотел уезжать от друзей…
Оську ни на какие допросы не вызывали. Ховрин постарался, чтобы Оська остался в тени. Конечно, приятно быть героем, но мамино спокойствие дороже. Да и безопасность – штука не лишняя…
Сам Ховрин получил несколько писем, в которых неизвестные личности обещали ему скорую и мучительную гибель. Но, кажется, обошлось.
Ховрин съездил на две недели в Среднекамск, привез новое фото жены и сына и опять с головой ушел в работу. Издательство “Парус” готовило к выпуску его книжку о бриге “Мальчик”.
Кроме того, Ховрин разыскал в Морском архиве кое-какие материалы о капитане Астахове и собирался писать о его дальнейшей судьбе. Оказалось, что бриг “Мальчик” был выброшен на берег ураганом и загорелся от упавшего в рубке фонаря. Спасти судно не было возможности. Капитан и его экипаж по мелководью, плавнями ушли на территорию “вольного города Льчевска” поскольку им грозила погоня. И после этого у капитана Астахова было еще немало приключений…
Самое удивительное, что ни Ховрин, ни Оська и никто на свете не слышали о городе Льчевске. Где он? Может, в другом пространстве? В этом следовало разобраться…
Отчаянные ребята из таможенной спецгруппы, которая взяла “Согласие”, не получили орденов и повышения званий. Но и погон не лишились – это уже хорошо…
И вообще все было хорошо. Только Сильвер начал сдавать. Даже его гладкая лысина сморщилась и стала похожа на печеное яблоко. Недавно он сказал Оське:
– Тело сохнет, а душа сопротивляется, вот ведь как. По ночам все чаще вижу себя мальчонкой, как ты и Норик. Будто бегаю с дружками по песку у моря. Просыпаюсь и ничего понять не могу. Не верю сперва, что мне седьмой десяток. А потом… В общем, несправедливость природы какая-то.
Сейчас Оська рассказал про это Норику и Вертунчику.
– А коллекцию свою он хочет отдать Морскому музею. Ну, может, не сейчас еще, а когда совсем уж… Сын заставляет его в дом перебраться. “Хватит, – говорит, – жить как подземный отшельник, ты там совсем здоровья лишишься”…
– И Даниэля отдаст в музей? – насупился Норик.
– А вот и нет! – с удовольствием сообщил Оська. – Даниэля он отдаст капитану Грише на “Маринку”. Они ее там сейчас ремонтируют. Хотят сделать так, чтобы больше походила на старинную. Бушприт удлинят. А под бушпритом – Даниэль. Снова пойдет в море.
– Имя девчоночье, а на носу пацан. Так разве бывает? – усомнился Вертунчик.
– “Маринка”… это даже и не имя, если говорить точно… – Оська повторил рассуждения капитана Гриши. – Это, скорее, тип судна. Есть еще две таких шхуны, в Карске и в Заветном. Их тоже называют маринками, а имена – “Том Сойер” и “Легенда”… А эта будет “Мальчик”. В память о бриге капитана Астахова.
– Нас-то хоть прокатят? – ревниво спросил Норик.
– Там будут сменные ребячьи экипажи. Мы можем сделать свой.
– А медкомиссия? – опасливо спросил Норик.
– Ну какая там комиссия! Ведь не вокруг же света… В их флотилию всех берут, даже близоруких.
– Ось… а полоска больше не появляется?
– Не-а…
Темную полоску – тень ватер-штага – Оська больше ни разу не видел после той ночи на “Согласии”. Наверно, потому, что сделал свое дело – спас заложников.
У конца решетчатого забора, на пустом вытоптанном пятачке земли, сидел на корточках мальчик. Странный такой. Среди уличной пестроты он был… ну, как полоска незасаженной земли на яркой клумбе. В черных брюках, в черной футболке с длинными рукавами. И косая длинная челка мальчишки была очень темная. Из-под нее он поглядывал на прохожих.
Был он помладше Оськи и Норика, постарше Вертунчика.
Прохожие, может быть, удивлялись сумрачному виду мальчишки, но ничуть не удивлялись другому – тому, что перед мальчиком раскрыт обшарпанный чемодан и в нем почти до верха насыпаны солдатики. Всякие. Пластмассовые, оловянные, бронзовые, из дерева и пластилина. Пехотинцы, мотоциклисты, знаменосцы, рыцари, гусары, легионеры Цезаря…
Почти все знали, что есть в Городе особый обычай. Когда мальчик подрастает и кажется ему, что пора кончать игры в солдатики, он выходит на улицу, в парк или к рынку, садится на обочине и вот так открывает для прохожих свои сокровища. Бери, кто хочет!
Люди проходят и берут. Взрослые для своих детей, ребятишки для игр. Только нельзя жадничать и хватать горстями. Даже “малосольные” чтут закон: не налетают, не пытаются разграбить. Берут как все и как все говорят спасибо.
Оська, Норик и Вертунчик сели на корточки у чемодана. Мальчик взглянул из-под челки без улыбки, но по-доброму. И глаза не черные, как весь он, а серые…
– Можно? – спросил Оська.
– Конечно… Только по одному солдатику.
– А выбирать можно?
– Пожалуйста.
Норик выбрал тяжелого конного рыцаря.
Оська – барабанщика. Не такого, как прежний. Тот был из белого сплава, а этот – медный. И мундир не такой, и на голове не кивер, а фуражка. Но все равно барабанщик. Он, конечно, не станет ольчиком, но будет хотя бы памятью о старом.
Вертунчик взял оловянного матросика. И спросил:
– А можно для Бориски и Вовчика?
– Ну, возьми… если отдашь им.
– Я отдам… – Вертунчик взял еще гусара на коне и гладиатора. Подумал и задал новый вопрос:
– Ты ведь вроде бы не такой уж большой. Разве уже не играешь?
Оська и Норик с двух сторон дернули любопытного Вертунчика: зачем суешься в несвое дело. Но мальчик не удивился, не обиделся.
– А я в солдатиков никогда не играл. Это не мои, а брата… А он уже большой…
Что-то было в его голосе необычное. Какая-то скрытая жалоба, что ли. И тревога…
И Оська, Норик, Вертунчик не встали, не пошли сразу прочь. Норик шепотом спросил:
– А брат… С ним – что?
Наверно, увидел мальчишка сочувствие. Понял: эти трое чуют что-то.
– Брат… он совсем большой. А все не расставался с ними. А весной ушел в Хатта-даг, добровольцем. И пропал там, четыре месяца нет писем… Мы думаем, может, все-таки живой, в плен попал или в заложники. Мама уехала туда, искать, а сестра, она тоже большая уже, нашла чемодан и говорит: “Играл, играл в войну и доигрался… Не могу видеть, сердце болит. Иди раздай их, может, это принесет удачу…”
– Много он накопил их, – вздохнул Вертунчик. Наверно, не знал, что еще сказать.
– Много… А я загадал: если раздам их по одному за сегодняшний день, тогда… все будет хорошо.
Оська нащупал на груди шарик: “Пусть будет…” Но это был его шарик, а не мальчика.
Когда отошли, Норик придержал шаги.
– Ось! А если сказать ему про Цепь? Чтобы он как мы… Тогда, наверно, точно у него сбудется. А?
– Наверно…
– Идем!
– Не идем.
– Почему?
– А если он загремит? Было у мамы два сына, а… сколько останется?
– Но мы же полезем вместе с ним! Как ты тогда со мной!
– Я вот тебе полезу! Мы обещали Сильверу, что никогда…
– Обещали. Но раз такое дело…
– Тебя рано выписали из больницы, вот что, – сумрачно сказал Оська. – Надо было еще голову подлечить.
Норик надулся. Он иногда умел так…
– Ты сам подумай, – извиняющимся голосом начал Оська. – Ты один у матери. Если брякнешься, ей как жить?.. У меня-то все-таки проще: если что – будет скоро замена…
– Кому голову-то лечить надо? – язвительно спросил Норик.
Вертунчик выступил в роли примирителя.