Славка с улицы Герцена - Крапивин Владислав Петрович. Страница 57

Экран Форик соорудил почти как в настоящем кинотеатре. Выпросил у тети Кати кусок старой простыни, натянул на деревянный подрамник и сделал окантовку из черной бумаги от фотопакетов. Прибил это сооружение верхним краем к одной из ступенек потолка. Получился теперь не чулан, а маленький кинозал…

Мы здесь собирались почти каждый вечер. И моя мама, и даже родители Чижика в конце концов смирились с тем, что дома появляемся мы не сразу после школы, а где-то в десятом, часу.

Узкое помещение под лестницей стало общим нашим домом. Домом и маленьким языческим храмом. Фанерный, пахнущий рыбой диапроектор был как алтарь, у которого мы собирались для поклонения великому чуду киноискусства и нашей стремительно расцветающей дружбе.

Наши коллекции кинокадриков мы по-братски объединили в одну. Набралось не меньше сотни, было что разглядывать…

Я до сих пор во всех деталях помню эти вечера. И запахи чулана, и скрип ступеней, и тихое жужжание трансформатора, и деловитую возню Форика у аппарата.

Ящик стоял на табурете, Форик устраивался перед ним на низком чурбаке. Я блаженно разваливался на топчане, покрытом дырявым ватным одеялом. А Чижик садился на ступеньку лесенки под люком, будто настоящий чижик на жердочке.

– Форик, включай!.. Давай сперва тот кадрик, где Володин с негритенком, из «Цирка»!..

Форик не спорил. И вспыхивал на экране знакомый-презнакомый кадр, и казалось, что звучит под ступенчатым потолком колыбельная:

Мы сами не замечали, что начинаем мурлыкать мелодию…

Иногда над нами открывался люк, и тетя Катя в корзинке на шпагате спускала нам что-нибудь перекусить: то ватрушки с картофелем, то по куску пирога с сырком. Она работала вахтером на какой-то базе и уходила на дежурство через сутки, а в свободное время любила повозиться на кухне, испечь что-нибудь, если удавалось добыть в магазине муку. Тогда к обычным запахам чулана добавлялся, проникал в щели еще один, очень аппетитный…

Мы жевали и сопели от удовольствия, а на экране менялись картинка за картинкой…

Не все кадры были знакомыми. Иногда мы не могли понять: откуда это? И случалось, что Форик говорил:

– Надо спросить у Стасика. Он все знает.

Стасик был его знакомый семиклассник, большой знаток всего, что касается кино. Форик рассказал, что есть у Стасика даже киноаппарат, на котором можно прокручивать настоящие фильмы.

– Не может быть! – изумился Чижик и чуть не упал со ступеньки.

– Может! Я сам его крутил!

– А что же ты нас туда не сводишь? – сказал я ревниво. – Или нельзя?

– Я спрошу у Стасика, можно ли, – пообещал Форик.

Через несколько дней Форик познакомил нас со Стасиком. Это оказался рослый смуглый паренек. Был он старше нас всего на два года, но вел себя так, будто он и не школьник даже, а чуть ли не студент. Правда, к Форику он относился с некоторым уважением (видимо, как к младшему коллеге), а перед нами откровенно важничал.

Но показать аппарат согласился сразу.

Это был механизм, чем-то похожий на ручную швейную машинку «Зингер». Старинный. Даже по понятиям сороковых годов – старинный. Он явно принадлежал эпохе, когда вместо патефонов люди слушали неуклюжие кубические граммофоны с огромными трубами и когда самолеты строили из реек и ткани. Печать этого давнего времени лежала и на зубчатых медных валиках (я видел такие в механизме музыкальной шкатулки у своего приятеля Лешки Шалимова), и на тяжелом, как у адмиральской подзорной трубы, стекле объектива, и на изогнутой чугунной станине. Станину украшал выпуклый орнамент с плавными изгибами и завитушками – такой же, как на страницах давнего журнала «Нива».

На подставке аппарата была медная бляшка с витиеватыми иностранными буквами и числом 1912. Число явно означало год рождения этой машины. Буквы же я не разобрал, а спросить постеснялся.

Почтенный возраст киноаппарата, однако, ничуть не умалял нашего восхищения. Даже наоборот! Ведь древность сокровища лишь увеличивает его цену. А этот аппарат безусловно был сокровищем. И техническим чудом – хотя крутить это чудо надо было вручную. Сбоку у аппарата был медный маховик с красиво изогнутой ручкой.

Конечно, мне и Чижику очень захотелось повертеть ручку. Хотя бы вхолостую!

Стасик снисходительно усмехнулся.

– А вы знаете, как ее надо вертеть? Прерывисто или плавно?

До той минуты мне казалось, что крутить ручку надо равномерно. Однако в вопросе Стасика крылась уловка, и я неуверенно сказал:

– Прерывисто…

– Эх ты! Вертеть надо пла-авно… – И он завертел. Аппарат ровно зажужжал.

– Вот так… А теперь скажите, как движется лента в аппарате. Плавно или прерывисто?

Здесь уже не оставалось сомнений! Если ручка, то и лента…

– Плавно! – разом отозвались мы с Чижиком.

– Эх вы! Лента движется пре-ры-ви-сто. Смотрите.

Стасик проворно надел на откидные рычаги плоские жестяные катушки, с удивительной ловкостью протянул киноленту через множество роликов и заправил ее в щель перед объективом. Широкой петлей. И опять взялся за ручку.

Проектор теперь не зажужжал, а застрекотал, усиливая тем самым сходство со швейной машинкой. Лента побежала через ролики и зубчатый барабан. Побежала и… замерла там, где изгибалась петлей, – у щели, которая называлась (мы это потом узнали) «фильмовый канал». Мы понимали, что лента продолжает скользить, но окошечки перфорации на ее краях казались совершенно неподвижными.

Мало того! Неподвижными сделались и кадрики на пленке!

Лампа в проекторе не горела, но от люстры падал яркий свет, и кадрики на ленте были прекрасно различимы.

Оказывается, замершими были только рамки кадриков! А внутри их беззвучно металась крошечная кино-жизнь!

Мы с Чижиком сунулись носами к самой киноленте. И разглядели, как малюсенькая женщина в бальном платье упала ничком на диван. Вбежал в комнату и остановился над женщиной такой же крошечный (но живой!) мужчина во фраке…

Позже я узнал, что это из фильма «Маскарад» – по драме Михаила Юрьевича Лермонтова, которую я тогда еще не читал, а читал только «Белеет парус…», «Бородино» и сказку «Ашик-Кериб»…

– Как это получается? – выдохнул Чижик.

– Там в механизме такой крючок, – снизошел до разъяснений Стасик. – Он дергает пленку за дырочки на краях.– Она дернется и замрет, дернется и замрет. А в кадре возникает эффект движения. И на экране. Ясно?

Мы сказали, что ясно. (А что еще следовало сказать?)

Чижик спросил:

– А на экране можно посмотреть?

Стасик ответил, что можно. И приколол к стене кнопками ватманский лист. Такого капитального экрана, как у нас, у Стасика не было…

Стасик оказался совсем не плохим парнем, хотя порой строил из себя взрослого. Мы бывали у него не раз, и он постепенно показал нам все свои ленты. Это были отрывки из самых разных кинокартин. Небольшие – минут на пять, а иногда и того меньше.

Казалось бы, какой интерес крутить кусочки фильмов без начала и конца! Но дело было не в содержании. Мы испытывали радость и замирание от прикосновения к чуду. Великое чудо кино, которое раньше обитало лишь в своих храмах – кинотеатрах! – теперь приходило запросто в тесную ребячью компанию, под невысокий домашний потолок с бабушкиной люстрой, в обычную комнату с никелированной кроватью и шкафом-буфетом, который своими стеклами дружелюбно отражал мерцание аппарата.

Мы были соучастниками этого чуда. Могли поставить ленту, какую хотели. Могли ускорить и замедлить движение героев фильма на экране. Могли их заставить ходить и бегать задом наперед – вот была потеха!

Правда, это домашнее чудо, в отличие от большого кино, было беззвучным. Поэтому нам особенно нравился отрывок из мультфильма «Бемби» (цветного, кстати!). Тот, где показано, как начинается весна и подросший олененок ведет разговор с филином. Разговор мы понимали, потому что кадры были с титрами.