Стеклянные тайны Симки Зуйка - Крапивин Владислав Петрович. Страница 26
Сейнеров было много, они стояли у гранитных причалов растянутой вереницей. А среди них попадались и другие суда: портовые катера, буксиры…
Это столпотворение рабочих судов – не туристских теплоходов, не белых пассажирских катеров, а кораблей-тружеников – рядом с парадным гранитом, каменными львами и дворцами, говорило, что Ленинград – настоящий морской город. И уже поэтому сразу он стал милым Симкиному сердцу.
Шли долго, пока набережная не уперлась в бетонный забор, за которым, судя по всему, был какой-то корабельный завод. А впереди – у другого берега – Симка различил высокие корпуса, надстройки, трубы и мачты уже совсем больших морских судов. Жаль, что нельзя было оказаться поближе.
Среди этого похожего на плавучий город столпотворения Симка увидел белую многоэтажную надстройку, которая была гораздо больше остальных. Она подымалась над высоким черным корпусом. И Симку осенило:
– Тетя Нора, смотрите! Это атомный ледокол «Ленин»! Я читал в «Пионерской правде», что его достраивают в Ленинграде! И фотография была! Такая в точности!
– Гм… не исключено… Ну, вот видишь, сколько у тебя открытий за одно утро… Куда бы нам отправиться дальше?
– Давайте обратно! Еще посмотрим на парусники!
И они пошли по набережной Лейтенанта Шмидта обратно. Тетя Нора показывала на Исаакиевский собор на другом берегу, на разные знаменитые дворцы, и Симка кивал, но взгляд его тут же снова обращался к выраставшим в небе мачтам.
А недалеко от парусников Симка увидел человека, который наверняка всё знал про корабли.
Это был моряк в расклешенных брюках, в белой форменке с синим воротником, в фуражке с крохотным козырьком и с золотыми якорями на погончиках. Наверняка старшекурсник здешнего училища!
Симка подошел к нему почти строевым шагом.
– Простите, пожалуйста! Можно вас спросить?
Курсант глянул благосклонно.
– Чего тебе, юнга?
– Вы ведь, конечно, знаете, как называется конструкция этих судов? Какого они типа?
Моряк прошелся рыжеватыми глазами по тонкошеему мальчонке, который во весь рост отразился в непросохшей на плитах лужице (и Симка опять ощутил себя смешным «пиджачком на тросточках»). Потом так же прошелся взглядом по мачтам. Пальцем шевельнул фуражку.
– Какой тип, говоришь… Морские парусники, вот и весь тип.
– Да, но… бывают же разные. Фрегаты, бригантины…
– Бригантины, браток, бывают только в песнях. Вроде той, где «надоело говорить и спорить…» А это… Вообще про такие вещи надо в Морском музее спрашивать. Паруса – дело историческое, для современного военно-морского флота бесполезное. А я специалист по минному делу, так что извини… – Он снисходительно подбросил пальцы к козырьку-малютке, обошел Симку и тетю Нору и двинулся вдоль решетки. Стройный такой, уверенный.
– Да… боюсь, что этот юноша не из числа лучших выпускников, – вполголоса заметила Нора Аркадьевна.
Симке не хотелось портить впечатления ни от чего морского. Даже от этого курсанта.
– Ну, раз он не такой специалист, а по минному…
– Ты прав. Одно дело строить корабли, другое взрывать. Разные специальности… Ты не устал?
Он? Устал? Это в самом-то начале дня? Симка подпрыгнул, неосторожно подняв сандалиями брызги.
– Тетя Нора, куда мы сейчас?!
Они ходили везде. По всем знаменитым улицам, площадям и паркам. Город неторопливо разворачивался перед Симкой и дарил ему наяву то, что раньше он видел только на картинках и в кино: шпиль Адмиралтейства, Зимний дворец, Александрийский столп, Медного всадника, гранитных сфинксов и львов, собор и бастионы Петропавловской крепости. И стальную мощь «Авроры». И сказочную улицу Росси. И пушкинскую тень Летнего сада…
Тетя Нора была так же неутомима, как Симка. Иногда только говорила «давай посидим», и они присаживались на скамейку в каком-нибудь сквере или на бульваре. Тетя Нора покашливала и с минуту со странным выражением смотрела перед собой, но очень скоро поднималась:
– Ну как? Ноги еще держат?
– Аг… да, конечно, держат!
Иногда тетя Нора приводила Симку в места, с его точки зрения неинтересные. Но он был терпелив, понимал, что это как-то связано с прошлой жизнью Норы Аркадьевны. Или с чем-то для нее важным.
Так, однажды они оказались на ничем не примечательной улице, с неуютными кирпичными домами, недалеко дымила какая-то фабрика, пахло застоялой речной водой. Место называлось странно – Пряжка. Услышав это, Симка хихикнул про себя и потрогал пряжку школьного ремня, продетого в костюмные брючки. Но тетя Нора была серьезна. Постояла, глядя на окна верхнего этажа, положила на Симкино плечо ладонь.
– Ну вот, потом ты сможешь рассказывать, что был у дома, в котором жил замечательный поэт, гордость нашего века.
– Пастернак? – догадливо сказал Симка.
– Нет, что ты! Александр Блок… Когда-нибудь ты прочитаешь его стихи и поймешь, какое это чудо…
Симка хотел сказать, что мама говорила ему про Блока и даже читала какие-то строчки. Но он эти строчки не запомнил, значит, нечего хвастаться…
– Это был гений и провидец, – продолжала тетя Нора. – Только с одним я не согласна. С тем, что его поэму «Двенадцать» считают революционной. По-моему, наоборот – антиреволюционная. Предвидение гибели России, которую он чувствовал своей пророческой душой… Впрочем, я опять говорю непонятно, извини…
Симка охотно извинил. Случалось, что и раньше тетя Нора говорила о чем-то своем, не очень ясном, когда оказывалась в памятном для себя месте. Симка слушал терпеливо и без досады. Он относился к маленьким странностям тети Норы с пониманием. К таким вот неожиданным речам, к тому, что иногда она (нечасто, правда) говорила ему не «Сима», а «Шурик», к покашливанию и даже к тому, что по вечерам она украдкой достает из чемодана стеклянную фляжку с наклейкой и делает глоток. Догадавшись, что Симка заметил это, она виновато сказала: «Средство, чтобы смягчить горло. Видишь, кашляю порой…» Симка деликатно кивнул, сделал вид, что не знает, какая именно наклейка у «средства»…
Они с тетей Норой ни разу не поссорились, не поспорили даже, если не считать случая с Симкиной пробежкой перед машиной. Но тут-то уж он один был полностью виноват!
Кстати, за руку через дорогу тетя Нора водила его всего полдня. Потом все пошло по-прежнему. Хотя Симка стал, конечно, осмотрительнее…
У них сложилась привычка: где бы ни ходили днем, как бы ни устали – вечером обязательно совершали прогулку по набережной с кораблями. Бывало, что и не вечером даже, а близко к полуночи.
Весна в том году здесь была поздняя, и сейчас в ленинградских скверах еще доцветала сирень. Запах ее смешивался с запахом кораблей – от канатов и сетей, от нагретых дневным солнцем палуб, от машинного масла. Для Симки это был воздух приморской жизни и дальних стран.
Навстречу попадались компании ребят и девушек – студенты и выпускники школ. С гитарами или пластмассовыми чемоданчиками, где под прозрачными крышками вертелись магнитофонные катушки. А один раз попались две девушки и парень с крошечным жестяным патефончиком. Парень бережно нес патефончик на вытянутых ладонях. Вертелась пластинка, разносила с жестяным «акцентом» голос знаменитой Клавдии Шульженко:
Это была старая песенка о неунывающей испанской девушке и капитане бригантины Родриго. Давным-давно знакомая Симке. Такую пластинку летними вечерами часто крутил у себя на подоконнике сосед дядя Миша. Только не на патефончике, а на проигрывателе «Рекорд».
Сейчас показалось, что это голос из далекого дома, и у Симки слегка защипало в глазах. Но печаль была не страшная, сладкая даже. Потому что для тревоги не было никаких причин: мама регулярно присылала телеграммы до востребования, что дома все в порядке… И с того момента песенка про испанскую девчонку стала для Симки связанной не только с домом, но и с ленинградскими вечерами. А точнее – с белыми ночами.