Кесаревна Отрада между славой и смертью. Книга II - Лазарчук Андрей Геннадьевич. Страница 19
Отрада задумалась.
– Нет, – сказала она наконец. – Не видела. Точно.
– Значит, она надела её перед боем, забрала вашу смерть – и передала брошь вам… и вы выжили в самом сердце огня…
Отрада чуть кивнула. Такой ход размышлений был не нов для неё, и сама она не раз проходила по этому пути до начала его и останавливалась в нерешительности то ли в тупике, то ли у разбегающихся дорожек.
Если бы только брошь не изображала собой льва…
– Мы с Грозой очень много разговаривали, – сказала она, – и мне казалось, что я знаю о ней всё. Но вот теперь вспоминаю – и… не знаю, как сказать: знаю только несущественное? – неправильно, несправедливо… но иначе – не получается. Что-то главное – ускользнуло. Или скрыто.
– Эх… – Конрад внимательно осмотрелся по сторонам, будто ответ был где-то рядом: написан на бумажке и приколот к тёмному корявому, в затёках смолы, стволу. – Если бы можно было найти её родственников… или хотя бы показать эту брошь знающему чародею. Хотя умный один человек, хороший один человек… ваш брат, кесаревич Войдан… он говорил при мне так: мы вынуждены слепо полагаться на мнение чародеев, поскольку ни отвергнуть, ни подтвердить его мы не имеем ни малейшей возможности. И ещё он сказал тогда: эту войну затеяли и ведут чародеи. И что в ней победа, а что – поражение, нам знать не дано. А мне, например, очень хочется знать…
– Да. Вдруг мы уже победили, а ещё не знаем об этом?
– Вполне возможно… не удивлюсь, если так.
– Горбатая карлица с хвостом… – вдруг прыснула Отрада.
– Что?
– Ерунда. Просто вспомнилось…
– Понятно… Так вот, ваш брат предложил на том силентии не пускать в ход оружие. Сдаться. Позволить завоевать себя. Не допустить кровопролития. Это мог быть ход, которого чародеи не ожидали… Боюсь, что кесаревич был прав.
– Не уверена. Они могли напустить на нас озлобление, как напустили тоску, и тогда всё началось бы само, как бы стихийно…
– Н-ну… Да. Пожалуй. Может быть. Теперь о другом: Пактовий говорил вам, что Якун втолковывал ему, что вас нужно спрятать, а если не удастся – обеспечить попадание в плен невредимой?
– Спрятать? Нет, о прятках он не говорил. Он говорил: сберечь. Это было перед боем.
– Понятно… Проклятая игра. Я доверяю Пактовию всецело, но не могу верить ему, потому что он верит Якуну. А я вот Якуну не то чтобы не верю… но сомнения испытываю. И что, простите, можно сделать при таких условиях?
– Тише, – сказала Отрада. – Птицы.
– Что птицы?..
– Молчат…
Конрад быстро, как ящерица, припал к земле. Отрада тоже вытянулась ничком, опираясь на ладони, согнув одну ногу в колене и упёршись в землю ребром стопы – готовая пружинно вскочить и броситься вперёд, напролом… Но надобности такой, похоже, не возникало пока: видны были лишь сапоги Афанасия, широко расставленные, стоящие уверенно. Рядом с левым сапогом мерно тыкалось в землю острие меча.
– Побудьте пока… – Конрад выскользнул из-под свода елового "шатра", встал рядом с Афанасием. До Отрады донёсся обрывок шепотка. Потом сапоги Афанасия как-то странно переступили, повернулись носками внутрь… Ноги Конрада напряглись, застыли, судорожно шагнули на полстопы, вновь замерли…
– Да ты что… Афа… да ты…
Они оба повалились на мох и хвою. Отрада вдруг оказалась рядом. Афанасий лежал лицом вниз, они с Конрадом рывком (за больное плечо!..) перевернули его на спину… Кровь уже отлила от лица, глаза были полузакрыты неровно и смотрели один прямо, другой вверх. Помня ещё что-то из запредельно давнего, Отрада приложила пальцы к его шее рядом с кадыком, там что-то дёрнулось в последний раз и замерло.
– Что с ним? – стоя на коленях, она выпрямилась.
Конрад был почти так же бледен. Губы его тряслись.
– Не знаю. Я его спро… спросил… слышно ли что – а он глаза закатил и повалился… Я испугался, не летучая ли это змея…
– Так не было же ничего?
– Не было… – он шарил глазами по распростёртому телу. – Может, яду ему знахарь дал?
– С чего бы?
– Не знаю… Но крови нет, смотрите, нигде, одежда цела… яд или колдовство…
– Если бы колдовство, я бы почувствовала.
– Вот видите… значит, яд.
Он договаривал это, глядя остановившимися глазами куда-то за её плечо, и лицо его становилось серым, старым, усталым и скучным. Руки медленно поднимались ладонями вперёд…
Тогда она оглянулась.
Два маленьких человека стояли, натянув до уха тетивы луков. Наконечники стрел смотрели ей прямо в переносицу…
– Не вздумайте стрелять, – сипло сказал Конрад. – Ни в коем случае. Это я вас позвал…
Мелиора. Болотьё
Алексея внезапно пробрала дрожь. Она шла не изнутри, а будто бы из-под ног. Он остановил коня. Подменный затанцевал рядом.
Дошло до тебя, наконец? Дошло?!.
Похоже на то.
…Когда он пронёсся по полумёртвой деревне, не останавливаясь, а лишь объезжая трупы, когда ворвался в дом, в комнаты, где кровь была даже на потолке… тогда он не чувствовал ничего. И почти радостно переворачивал мёртвых лицами кверху, зная заранее, что это – не она.
Потом он с кем-то о чём-то говорил, но с кем – и о чём? Птицы… да, что-то о птицах. О птицах, о птицах, о птицах…
Потом он долго куда-то ехал, застывший, как вылитый в воду свинец. Всё кончено? О, нет…
Тележная колея оборвалась версту назад у клина сухого, съеденного шелкопрядом леса, наполовину уже вырубленного; сюда от деревни ездили за дровами. Но и дальше тропа продолжалась, только теперь на ней не было следов колес, а лишь – копыт. Он обратил внимание, что отпечатались не просто подковы, а подковы с шипами. Интересно… до гор полдня пути… да и что там делать, в горах?
Он тронул коней и продолжил путь.
И почти сразу увидел дом.
Дом из белого камня.
Если бы он не перестал чувствовать хоть что-то, это могло быть потрясением, сравнимым разве что с тем, которое он испытал четырнадцать лет назад, когда осознал наконец, что суд над Лариссой – это не спектакль, не жестокий розыгрыш, не урок зарвавшейся молодёжи (такое иногда устраивали во устрашение, но допускали нарочитую ошибку в процедурах, и на этом всё кончалось), – и любимая умрёт этой ночью… Уже потом, несколько лет спустя, он понял, что она стала жертвой интриги, направленной против его отца, сделавшегося слишком влиятельным после победы над Дедоем. Но тогда отец не смог ничего сделать… а может, как ни страшно об этом думать – просто не пожелал разменивать своё положение на жизнь какой-то шестнадцатилетней шлюшки. Мать попыталась было сказать это прямо, и Алексей возненавидел её… и всё равно остался жить в её доме, вот в этом самом доме из белого камня, ибо такова была его часть приговора: год жить там, где творилось мерзкое прелюбодеяние… только тогда в те годы, дом стоял на высоком морском берегу, окружённый кривыми соснами, и в ясную погоду можно было видеть вдали тёмную полоску материка – знаменитые Пурпурные утёсы.
Сейчас дом как-то съёжился и поскромнел, белый камень не светился, двор уже не казался таким необозримым…
Это не совпадение, подумал он. Значит… Он сунул руку за пазуху, чтобы достать кошель с ключами и картами Домнина, но наткнулся на дудочку.
Да. Сначала…
Он коротко свистнул: позвал.
Молчание в ответ.
Ещё раз. И ещё.
Молчание…
Вот теперь – карты. Он долго всматривался в них. Потом оглянулся – почти беспомощно. Но нет, никак нельзя было оказаться где-нибудь далеко отсюда.
Алексей подъехал к дому, спешился, накинул поводья на крюк и требовательно постучал в ворота каменным молотком, висящим на толстой смолёной верёвке.
Мелиора, северо-восток кесарийской области
На третий день пути Сарвил и монах простились; монах продолжал движение на юг, вдоль подножия гор – там, верстах в тридцати, в труднодоступной котловине, находился монастырь Клариана Ангела, одного из великих чародеев древности, умевшего летать на крыльях. Сарвил же, оседлав пойманного в пути бесхозного мерина, отправился через горный проход на восток, в Болотьё…