Кесаревна Отрада между славой и смертью. Книга вторая - Лазарчук Андрей Геннадьевич. Страница 3

Будто трепет множества маленьких крыльев послышался далеко позади.

Отрада попыталась было оглянуться, но – не сумела оторвать взгляд от изуродованного лица, от чистого сияющего глаза, темно-синего, бездонного... Меж тем сзади что-то происходило. Треск дерева... скрежет... шипение...

– Почему... я живой? – спросил Алексей.

Ларисса медленно кивнула; рука ее скользнула под плащ и вынырнула обратно – с пяльцами, в которых натянут был белый платок с какой-то вышивкой... но не к вышивке приковало взгляд Отрады, а к тому, что на миг приоткрылось между полами плаща...

Не могли люди сотворить такое с другим человеком, с женщиной... не могли, не могли, не могли!

А шум сзади накатывался, вздымался, напомнив вдруг грохот ледохода где среди сталкивающихся льдин есть льдины живые, железные, деревянные, хрустальные... Множество голосов заполнили собой пространство.

Отрада сумела наконец обернуться. Один ужас помог справиться с другим...

Перед нею разверзлась могила. У могилы было почему-то деревянное дно. Ярко освещенное желтое деревянное дно.

Земля осыпалась под ногой, Отрада вскрикнула и стала падать, продолжая вцепляться в Алексея. Тот удержался бы, но земля превратилась в текущий песок. Они скатывались вниз, как муравьи в воронку песчаного льва.

Она ожидала удара о дерево, но в последний миг дно отдалилось недалеко, вот, рядом, достать, опереться... нет. Она повисла, как муха в паутине, как... как те странные пленники... как Агат... его прощальный взмах... Она не знала, кто такой Агат. Это было в другой памяти.

Но, повинуясь новому страху, она согнула негнущуюся руку и схватила себя за щеку.

Под рукой было что-то мягкое, нечувствительное, податливое.

Не трогай, прошептал кто-то рядом, осторожно, сорвешь... И еще прошептал... дайте ей пить.

У губ тут же появился горячий край ковша. Давясь, Отрада глотнула жгучую жидкость. Ей показалось, что это деготь.

Чья-то рука удерживала ее затылок.

Пей. Пей, пожалуйста, пей... Она отхлебнула еще и еще. Горечь и сильнейший запах березы.

На миг стало светло и легко. Она повернула голову. Неоконченная картина... парящие в воздухе торсы, голые и задрапированные, угол каменной кладки... И тут же торопливо нахлынула липкая пузырящаяся тьма.

Знахаря нашли только в третьей по ходу деревне, девяностолетнего обезножевшего старика. Алексей буквально на руках принес его в дом старосты, куда положили метавшуюся в лихорадочном бреду кесаревну, велел: лечи. Сам остался за помощника – со знахарским правнуком, белесым до полной бесцветности пареньком лет пятнадцати. У паренька был маленький безвольный подбородок, вялый рот и глядящие в разные стороны глаза. Но руки, неожиданно большие, двигались сноровисто и быстро... когда одетую в хозяйкину рубашку Отраду уложили лицом вниз на лавку, он очень уверенно прощупал ей спину, глядя куда-то поверх всего, а потом стал делать такое, от чего у Алексея стянуло на спине кожу... руки и ноги кесаревны изгибались совершенно немыслимо, как в пыточной, и – сухой хворостяной треск бил в уши...

Но после всего этого Отрада, укрытая тремя пуховыми перинами, откашляла комья коричневой мокроты – и задышала глубоко и чисто. Даже румянец проступил на восковато-голубых щеках.

– Топите баню, – распорядился знахарь. Имя его было Памфалон.

Дочки старосты тут же бросились исполнять приказание, а знахарь раскрыл свою сумку и принялся разбирать травы. Травы хранились в пергаментных мешочках со старинными полустершимися надписями.

– Почтенный Памфалон, – неуверенно сказал Алексей, – но ведь после бани организм больной будет слишком восприимчив к холоду...

– Если вы потащите ее дальше, она умрет, – сказал знахарь, не отрываясь от своих мешочков. Пряный вперемешку с пыльным запах распространялся по комнате. – Вполне возможно, что она умрет и здесь. Силы, чтобы жить, у нее немного. Но если вы ее потащите, она умрет точно.

– Если мы не потащим ее, нас настигнут и убьют.

– Опять война... – знахарь качнул большой седой головой. – Когда же вам надоест, молодые?

– Почтенный... неужели нельзя использовать какое-то средство... чародейство, может быть?.. – Алексей замялся. Сказать, подумал он. Мы уже ничего не теряем... – Отец, я скажу, но ты молчи. Это наша кесаревна. Дочь кесаря Радимира. Последняя наследница...

– Разве же ей осталось что-то в наследие? – знахарь совершенно не удивился, как будто бы полумертвых кесаревен на долгом его веку приносили сюда, в болотный край, раз пятнадцать. – Дом ее сгорел...

– Дом – горит, – сказал Алексей. – И еще не все потеряли надежду потушить его.

– Вот так, да? – знахарь высыпал что-то на ладонь, понюхал, пожевал губами. Протянул Алексею. – Не все... Хм. Попробуй-ка, есть ли горечь еще?

Алексей взял щепоть бурого порошка, лизнул. Порошок походил на подсоленный торф. Но через болотизну проступала далекая едкая горечь.

– Есть, – сказал он.

– Это хорошо, – медленно протянул знахарь. – Так, значит, надежды не теряете?

– Не теряем, отец.

– Что же... Только вот мало вас, молодых, и все меньше и меньше... Алексей не ответил.

Два последних месяца унесли столько жизней... даже он, воин, человек с дубленой душой, внутренне сжимался, когда пытался представить себе разом всех убитых и покалеченных. Конечно, его воображение питалось только рассказами очевидцев и участников тех дел – быстро же прижилось новое словцо, обозначавшее сразу все... от мелкой стычки разведок и разъездов до иной раз многодневного боя тысячных отрядов, – что последовали после разгрома при Кипени; но и рассказов достаточно было для бессонницы... Мелиора истекала кровью. Что, однако, пугало более всего, так это неурочные холода явно чародейской природы. Частью погиб первый недоубранный урожай – и никто не сомневался в том, что второго урожая в этом году не будет вовсе... Значит – голод. Не зимой, так весной.

Но дожить до зимы, а уж тем более до весны...

...Что ж, пусть на Кипени мелиорская армия потерпела поражение – но и конкордийцы со степняками получили страшный удар. И не то важно, что в открытом бою их разгромили, и только чародейское вмешательство превратило поражение в победу... хотя нет, и это важно... честный воин, может быть, промолчит об этом, но знать-то все равно будет... нет, другое... тот, кто наслал испепеляющие тучи, не стал различать, где чужие, а где свои – прихлопнул всех разом. А такое уже не прощается...