Опоздавшие к лету - Лазарчук Андрей Геннадьевич. Страница 142

…и бумажный занавес расползся под пальцами Аннабель, и открылся туннель, темный и короткий, но, похоже, не тупиковый, а просто изгибающийся или раздваивающийся. Тронул – ходи, вспомнилось Аннабель шахматное правило, и она шагнула в туннель, ожидая чего-то нового и необычного, но ничего необычного не произошло, вход не закрылся и не перестал существовать, и тогда Аннабель, сосредоточившись на не-зрении и пытаясь, не доходя до поворота, заглянуть за него, медленно пошла вперед.

Что ж, подумала она, без боязни поворачивая и начиная пологой спуск по поперечному туннелю, чуть более просторному и, похоже, чаще посещаемому, – раз уж мы согласились принять в дар определенные способности, то и неуверенность во всем придется таскать с собой, ничего не поделаешь. Это, наверное, закон природы: чем больше возможности что-нибудь узнать, тем меньше убежденность в истинности полученных знаний… вернее – сведений. Конечно, следует ввести поправочный коэффициент на то, что мы называем умом, и на некую изначальную самостоятельность мысли – то есть на величины неформулируемые, а потому – иррациональные. И не стоит, скажем, мне искать более глубокие способы восприятия мира, чем уже доступные, потому что тогда придется и действовать, исходя из открывающихся возможностей – даже не то чтобы придется, а именно так получится само собой – а значит, приводить в действие механизмы непонятные и силы неучтенные… хотя, руку на сердце, именно это я по-настоящему и хочу сделать – найти тот скрытый рычаг, который переворачивает Землю, нажать на него…

Впереди возник тусклый багровый отсвет, и Аннабель замедлила шаг. Но не-зрение ничего вещественного не выявило, туннель «просматривался» шагов на двести отчетливо и еще на столько же размыто и приблизительно – хотя и (Аннабель это не сразу поняла) плавно изгибался вправо так, что нормального зрения – даже с фонарем – хватило бы шагов на тридцать-сорок… Аннабель представила себе, как жутко было бы идти по такому туннелю просто с фонарем.

Свет исходил от небольших, но многочисленных отверстий в левой, вогнутой стене туннеля, и ложился на правую его стену множеством перекрывающих друг друга пятен. Неподвижные пылинки в пространстве туннеля казались рубиновой пудрой. Не-зрение подсказало Аннабель, что стена, источенная порами, тонкая и поэтому следует соблюдать осторожность. И очень осторожно, не касаясь, Аннабель приблизила лицо к одной из пор, покрупнее, и стала привыкать к бьющему из нее свету.

Сначала казалось, что там, за стеной, движется медленный багрово-алый вихрь. Что-то большое и сложное угадывалось за ним. Постепенно глаза привыкли и стали различать сквозь волны света контуры колонн и фигур – и наконец, будто световая завеса исчезла, Аннабель увидела все разом.

Перед нею был зал, огромный, как город. Каменный свод, опираясь на грубые тяжелые колонны, накрывал его мощно и торжественно, как грозовая туча, подсвеченная снизу, накрывает собой горную долину. Прямо перед глазами Аннабель, покоясь на трех сходящихся книзу опорах, огромная черная чаша испускала из себя неподвижные языки темного, цвета запекшейся крови, пламени. Ниже чаши, на самом дне, угадывалась квадратная плита со знаком Древа на ней и с тайными письменами. Исполинские статуи дев с воздетыми руками обступали чашу и плиту, неся на себе багровый отсвет. А между Аннабель и чашей, внизу – Аннабель прильнула щекой к стене, силясь увидеть все – стояла на коленях каменная девочка, стояла, откинувшись назад и запрокинув голову, и на ее перевернутом лице застыла боль – и блаженство. И Аннабель, пытаясь увидеть еще что-то, сделала неосторожное движение, и кусок стены размером с колесо вывалился наружу – и повис в пространстве, ничем не закрепленный, чуть ниже образовавшейся дыры, и Аннабель, не удержавшись, высунула лицо туда, наружу – испепеляющий жар обдал кожу, ударил по глазам, – она откинулась назад, упала и осталась лежать, но запечатленная картина медленно проявлялась в памяти: справа – известково-белый утес, нависающий над бездной, покатая темная терраса в форме лука – внизу, а еще ниже – каменные обнаженные груди меж каменных, ниспадающих в бездну драпировок… Я в статуе, подумала Аннабель, точно в такой же статуе, что стоят напротив. Проковыряла дырочку в ее щеке… Багровый свет лился из отверстия, наплывал волнами, завораживал, не отпускал взгляд, и Аннабель, потеряв на несколько секунд самоконтроль, внутренне открылась этому свету – и вдруг ее ударило током: Дракон предупреждал! Не смотреть на красный свет! Она закрыла глаза и загородилась рукой, но было, наверное, уже поздно: откуда-то снизу стал подниматься и заполнять ее темный беспредметный страх, тот, который с визгом крутящейся пилы вспарывает сердце… Наверное, она кричала. Потом страх отхлынул, унося с собой все. Ей показалось, что она уснула. Сквозь сон она чувствовала холод и жар одновременно. И боль, и голод. Потом она почувствовала, что на нее кто-то смотрит. Не открывая глаз, она лишь чуть размежила веки. На ступеньке перед ней столбиком стояла огромная жирная крыса и смотрела в упор, ничего не боясь. Надо было кинуть в нее чем-нибудь, но не было сил. Потом послышались медленные шаги. Крыса повернулась, посмотрела на нее долгим запоминающим взглядом и ушла. Снизу, держась за перила, тяжело поднималась женщина в темно-синем пальто с тяжелой сумкой в руке. Волосы ее были закрыты шерстяным серым платком. Ты чья, девочка? Что ты здесь делаешь? Ты меня слышишь? Слова, такие знакомые, казались произнесенными на неизвестном языке. Хотелось сказать что-то в ответ, но звуки застревали и скатывались в один большой комок…

Аннабель проснулась в слезах и долго лежала, вдыхая запах разогретой хвои и сухой пыли. Тихонько посапывал Берт. Генерал, устроившийся в изножье, повернул к Аннабель голову и приложил палец к губам. Она кивнула. Стараясь не потревожить Берта и не зацепить низкий потолок их убежища, она извернулась и подобралась к генералу так близко, что можно было шептаться.

– Нас ищут, – сказал он.

– Как?

– Птицы. Смотрите, – он показал пальцем на дыру в козырьке, прикрытую сеткой травяных стеблей.

Аннабель понадобилось время, чтобы сквозь эту сетку увидеть небо. Наконец это получилось.

Высоко над землей правильными кругами ходил ворон. Вороны так не летают, это Аннабель Потом поле зрения пересек – совсем низко – другой ворон. Голова его покачивалась: вправо-влево, вправо-влево. Через минуту там же пролетел еще один.

– Может быть, это обычное патрулирование? – предположила Аннабель.

– Нам от этого не легче, – сказал генерал.

– Ну, почему же… – начала было Аннабель, но тут донесся – не по воздуху, а прошедший через землю – звук лошадиных копыт. Несколько всадников неторопливой рысью ехали где-то рядом – и приближались.

Посапывание Берта прервалось, а в следующее мгновение он уже натягивал распоротый в голенище сапог на свою бесформенную ногу.

– Тихо, дочка, – одними губами сказал генерал. Наручень будто сам наделся на его левое предплечье; когти, подчиняясь движению кисти, беззвучно выскользнули из гнезд и вернулись обратно.

Аннабель натянула и проверила свой.

Берт наручней не использовал. Он дрался двумя мечами.

Так они лежали и ждали, а шаги приближались. Заходят с двух сторон, почувствовала Аннабель, со стороны спины… и со стороны ног – по лощине! Значит, все…

Через бесконечно долгую минуту она увидела всадника.

На неопределенного цвета крестьянской лошадке ехал мальчик-подросток лет четырнадцати. Одежда его была грязна и разодрана в клочья, лицо исцарапано в кровь. Длинные грязные волосы висели сосульками. Выражение лица… Не было никакого выражения. Голова механически поворачивалась вправо-влево, как у воронов, летавших вверху, в глазах не было блеска. Он ни разу не мигнул, пока Аннабель смотрела на него. Но тяжелый меч лежал поперек драного седла…

Шаги, приближавшиеся за спиной, остановились совсем рядом, и пронзительный голос спросил:

– Ингибара оа?

– Леингибара, – глухо ответил подросток, не прекращая поворачивать голову и почти не разжимая запекшихся губ.