Заговор небес - Литвиновы Анна и Сергей. Страница 14

Катя требовательно позвонила в дверь.

– А вот и Катюша, – расплылся в улыбке Андрей, открывая.

Она вошла. Он поцеловал ее в щеку. По ее побледневшему лицу было заметно, как она устала. Андрей помог ей снять пальто. Повесил его на вешалку. Расстегнул сапожки. Подал тапочки. Это был их каждодневный ритуал.

Катя мимоходом погладила его по щеке и скрылась в спальне. Теперь, он знал, ее нельзя тревожить минут двадцать. Жена переодевается в домашнее и приходит в чувство. Так у них было заведено издавна: того, кто пришел с работы, нельзя с ходу тормошить вопросами. Вообще не надо с ним разговаривать. Нужно дать человеку время прийти в себя.

Обидно только, что в последние два года Катя почти всегда возвращалась позже Андрея. И отдыхать, и быть оберегаемой доставалось – ей, а не ему.

У Кати потеплело на сердце от ласкового мужниного: «А вот и Катюша!» Ей было приятно, когда он нагнулся и расстегнул ей сапожки. Снял пальто и аккуратно повесил его на плечики. Если Катя раздевалась сама, то небрежно вешала верхнюю одежду на крючок. Или даже просто бросала ее на кресло в кабинете.

Катя прошла в спальню. Андрей, она знала, не будет беспокоить ее минут двадцать. Даст прийти в себя. Катюша на всякий случай прикрыла дверь и, как была в костюме, повалилась на кровать. «Юбка помнется… Ну и ладно. Все равно мятая, весь день за рулем просидела…»

Настроение, испорченное ученичком Пряденко, и не думало улучшаться. Хотя обычно Кате сразу становилось легче, когда она входила в Свой Дом, чмокала профессора, укрывалась в спальне. Но сегодня все шло не по правилам.

…Вчера в нее стреляли. Сегодня с утра и до обеда они с Андреем просидели в офисе Павла Синичкина – вместо давно запланированной прогулки в Коломенское. От вопросов детектива, жестких и цепких, Катя устала, как от парочки прочитанных лекций. Но кого интересует, что она устала? Никого, кроме ее самой… Даже, наверное, Андрея не особо интересует…

Расставшись с Павлом, Катюша подбросила мужа до «Рязанского проспекта», ближайшего метро, и понеслась – дальше, быстрее. Один урок – в Бирюлеве. Второй – в Крылатском…

Она носилась весь остаток дня, весь вечер. Одна. В машине. Наедине со своими мыслями, воспоминаниями, любимой кассетой и безразличными диджеями, которые монотонно поздравляли радиослушателей с наступающим праздником, Рождеством Христовым.

Праздник действительно наступал. По магазинам, она видела, метались азартные толпы. После шести вечера на улицах показались нарядные, расслабленные парочки – у кого театр, у кого – романтический ужин в ресторане. По всем радиостанциям крутили надоедливую праздничную рекламу. Рождественские скидки на кухонную мебель – когда она в последний раз покупала мебель? Рекламировали вечеринки в ресторанах и казино. Приглашали на концерты – на Башмета Катя сходила бы, если…

«Вот тебе и «если», – перебила она сама себя. – Ты уже собиралась перед Новым годом на Спивакова. Притащилась в консерваторию, дурочка. Спросила робко: «Билетики еще остались?» Тебе сказали: «Вам повезло, остались. Сколько?» Ты радостно завопила: «Два! Нет, четыре!» А потом отходила от кассы, как оплеванная, – когда оказалось, что самый завалящий билет стоит пятьдесят долларов».

– Не раскисать! – попробовала приказать себе Катя. – Все хорошо. У меня – все хорошо.

Будет она еще расстраиваться из-за того, что народ справляет Рождество в ресторанах, а она – нет. Да они сейчас с профессором так отпразднуют – любому казино на зависть!

«Не кисни!» – внушала она себе. Но сегодня у нее ничего не выходило. Почему-то раздражало все – и то, что юбка, купленная вроде бы у Валентино, мнется через десять минут сидения за рулем. И даже спальня – когда-то любовно обставленная – раздражала. С чего ей тогда взбрело в голову вешать темно-зеленые шторы? Для пущего интима, что ли? Сейчас она заметила, что тяжелые складки пропитались вековой пылью, и вообще – в комнате мрачно, как в кабинете старопартийного босса.

…После того как Катюша скрылась в спальне, Андрей прошел в другую комнату, которая служила им с женой своего рода совмещенным кабинетом. Ужин у него уже был готов – осталось только разогреть в микроволновке. В рабочей комнате для каждого из них стояло по письменному столу; на столах помещалось по компьютеру. Его стол стоял у окна. Ее – ближе к двери. Он любил свет, она – полусумрак и лампу. Те книжные полки, что находились за спиной Андрея, были набиты книгами по электротехнике, физике, математике. Возле Катиного рабочего места стояли французские, английские и испанские словари и книги на языках. Нейтральная территория, посредине, была отведена для художественной литературы.

Андрей уселся за свой стол. На стене перед ним висели, обрамленные в рамочки, его трофеи: семь патентов на изобретения. На них, как положено, значилось четыре фамилии: в первых строках тогдашний министр энергетики, затем – заведующий кафедрой, потом его научный руководитель и, наконец, на последнем месте – он, собственно автор. Рядом помещались обрамленный рамкой кандидатский диплом, а также диплом Сорбонны об окончании аспирантуры. Последний был особенно дорог Андрею: и потому, что это все ж таки не профтехучилище и даже не электротехнический институт, а Сорбонна. И оттого, что он напоминал ему о Париже. И потому, что именно там он познакомился с Катей….

Кроме того, над его столом висела, также обрамленная в рамку, обложка единственной монографии, написанной Андреем. Она называлась «Нетрадиционная энергетика», и на обложке значились, кроме его собственной, все те же три посторонние, облаченные должностями и титулами, фамилии. И патенты, и стажировка в Сорбонне, и монография относились к той, предыдущей, безвозвратно ушедшей жизни…

Андрей откинулся в кресле и вздохнул. Посмотрел в окно. Над тихим переулком начинал сыпать крупный снег.

Его на минуту охватила ностальгия по прежним временам. Он вспомнил: восемьдесят четвертый год, он закончил институт. Молодой, веселый; полно друзей, идей и планов… Ему – двадцать три года… Будущее тогда представлялось ему ровной, чистой, просторной дорогой, все время постепенно поднимающейся в гору. В двадцать семь – на худой конец, в двадцать восемь – он защитит кандидатскую. В тридцать пять – докторскую. Где-то в этом промежутке подойдет его очередь на вступление в партию. К сорока он станет профессором и заведующим кафедрой (в крайнем случае – заместителем заведующего). И тогда… Тогда, к сорока, у него будут хорошенькие аспирантки, на него восхищенно станут смотреть студентки, его лекции начнут собирать полные аудитории – на них будут приходить даже с других факультетов… Он в себя верил, и у него, черт побери, были все шансы!

И вот его молодые мечты исполнились. Но как-то гротескно – даже карикатурно! – исполнились. Он нынче и профессор, и замзав кафедрой. Но что это значило – сейчас? Зарплата в полторы тысячи рублей. Меньше, чем у иного безработного. Студентки, юные, длинноногие, смотрят сквозь него. Аспирантки – провинциальные крокодилихи. На его лекциях – после того как отменили обязательное посещение – собирается пять-семь человек. Студенты сейчас не учатся – они носятся по Москве, деньги зарабатывают. Он, профессор, и готовиться-то к лекциям перестал, да и читает их без всякого энтузиазма: бубнит под нос давно заученное.

Андрей вздохнул. Чертова жизнь!

Ему приходится бегать по урокам, чтобы хоть как-то подтянуться к тем деньгам, что приносит домой жена. И все равно ее заработки в три, а то и в четыре раза выше. Уроки английского и французского, которые дает она, ценятся сейчас куда дороже, чем его физика. Счастье еще, что ему в этом году вообще удалось найти учеников. Никто не хочет поступать в технический вуз, тем более – платить репетиторам.

Гадство! Форменное гадство!

…Катя неохотно выбралась из-под одеяла. Хорошо бы Андрей не ворчал, что она залезла в чистую постель в уличной одежде. Быстро сняла костюм, накинула халатик. Подошла к зеркалу смыть косметику. Отражение выглядело грустным. Со вселенской печалью в глазах. Она смочила тампон в своем любимом лосьоне от «Ив Роше» и принялась яростно протирать лицо. Отчего у нее такие синяки под глазами? Неужели косметика размазалась?