Драгоценнее многих (Медицинские хроники) - Логинов Святослав Владимирович. Страница 16
В комнате смежной с кабинетом он остановился. У дверей, наполовину скрытый свисающей портьерой, сидел человек. Он сидел уже давно, Фракасторо, провожая гостя, краем глаза заметил сидящую фигуру, но решил, что это кто-то из окружения кардинала. Лишь сейчас врач разглядел посетителя. Сидящий был одет в мирской наряд, но опущенный взгляд и янтарные чётки, струящиеся с нервных пальцев, выдавали лицо духовное. Человек поднял голову, и Фракасторо узнал его. Это был основатель и генерал нового монашеского ордена. Откуда он взялся здесь, если всей Италии известно, что он неотлучно находится при папе? Видно епископ Фьезолесский действительно допустил нечто небывалое, раз и инквизиция, и иезуиты слетаются сюда, словно вороны на падаль, стремясь первыми нанести опальному прелату смертельный удар.
Но слышал ли Игнатий Лойола его разговор с кардиналом? Джироламо представил, как повторяется тягостная сцена допроса, и его охватил холодный ужас. Верно Лойола угадал мысли старика, потому что на его лице появилась улыбка, напомнившая дни, когда первый иезуит был блестящим офицером, выбиравшим себе любовниц из принцесс королевской крови.
– Не беспокойтесь, маэстро, – сказал он, – у почтенного епископа есть слуги, и от любого из них за десять сольдо можно узнать тайну, столь ревностно оберегаемую вами.
– Тогда зачем же… – хрипло начал Фракасторо.
– Человек слаб и немощен, – произнёс Лойола. – У меня болят ноги, перебитые при обороне Пампелуны. Нет ли у вас какой-нибудь мази?
5. Medico medicum
Homo homini lupus est, medico medicum lupissimus.
Дважды в год, весной и осенью, во Франкфурте открывалась большая книжная ярмарка. Фробен начинал распродажу книг, и туда же, во Франкфурт, везли свои издания типографы Венеции и Лиона, издатели Парижа и Роттердама. И хотя ни один законопослушный католик не должен покупать и читать вредных немецких книг, но на ярмарке у Фробена это забывалось. Дважды в год книготорговцы всех стран развозили контрабандой по Европе яд образования.
Разумеется, Пьер Помье – архиепископ Вьеннский прекрасно знал, как неодобрительно смотрит церковь на франкфуртскую торговлю, но что не позволено быку, то позволено Юпитеру – дважды в год посланец архиепископа отправлялся в логово протестантов. И, конечно же, он покупал книги не только для своего господина, но и для его личного врача, которому Пьер Помье особо покровительствовал.
На этот раз книг было столько, что их пришлось упаковать в два ящика. В первом лежали худосочные апологии, продолжающие бесконечный спор между арабистами и галенистами, астрологический календарь на 1544 год, выпущенный во Флоренции, и несколько богословских брошюр, больше частью анонимных.
Во втором ящике хранились фолианты. Их было всего три. Первым оказался прекрасно изданный Фробеном Гиппократ. Эту книгу Мигель мечтал приобрести уже три года, и вот – она у него. Мигель раскрыл том, но тут же захлопнул – Гиппократ не любит суеты.
Следующая книга оставила его в недоумении. Из далёкой Польши приехал этот странный том: фолиант – не фолиант, во всяком случае, формат большой, да и цена тоже. Вряд ли что ценное может оказаться в сарматских сочинениях, надо будет сказать, чтобы впредь ему такого не привозили.
Мигель ещё раз перечитал заголовок: «Об обращении небесных сфер» – автор Николай Коперник. Мигель на мгновение задумался, и в памяти тут же всплыли названия других книг этого автора. Обстоятельные медицинские трактаты, достойные пера Беды Достопочтенного, с важностью повторяющие арабские бредни о сварении или несварении чего-то с помощью сиропов и мазей. В медицине польскому канонику не удалось сказать своего слова, и теперь он, значит, решил заняться астрологией. Во всяком случае, это может оказаться забавным. Он сегодня же, перед сном пролистает новый опус Коперника. Вот только быстренько взглянет, что ещё осталось на дне ящика.
Последний том оказался настоящим великаном. Его переплёт из дубовых досок, обитых роскошной тиснёной кожей, был застёгнут на хитроумный медный замочек. Замок не желал поддаваться; пытаясь открыть его, Мигель сломал ноготь. Наконец, петелька соскочила, и дубовые дверцы фолианта, изукрашенные тиснёными изображениями библейских мудрецов и девяти муз, распахнулись.
У Мигеля перехватило дыхание. Как живой смотрел на него с листа старый друг – Андрей Везалий. Андрей стоял у секционного стола, повернувшись в пол-оборота, и указывал на отлично отпрепарированную человеческую руку. Казалось, он говорит в эту минуту: «Как видите, пальцы всё же двигают двадцать восемь мускулов, и я искренне опечален, что утверждение Галена в данном случае расходится с истиной». А в глазах у Андрея как всегда дрожат такие знакомые искорки лукавого веселья.
Мигель поспешно перелистал страницы, перевернувшиеся вместе с доской. И снова, на этот раз с фронтисписа книги на него глянул Андрей. «Андрея Везалия Брюссельца, медика божественного императора Карла пятого, семь книг о строении человеческого тела». Одну за другой Мигель перелистывал хрустящие страницы, пробегал взглядом по строчкам. Вначале, как и положено, посвящение Карлу, но даже здесь Андрей вместо того, чтобы восхвалять императора, говорит о медицине, а вернее, о врачах, об их долге, которым они столько лет пренебрегали:
«После готского опустошения даже наиболее одарённые из медиков стали гнушаться оперированием, избегать беспокойств, связанных с подлинной медициной, и хотя не уменьшили своего корыстолюбия и горделивости, но по сравнению со старыми медиками быстро выродились, ибо предоставляли наблюдение за режимом больных – сторожам, составление лекарств – аптекарям, а оперирование – цирюльникам. Этому обстоятельству мы обязаны тем, что священнейшая наука терпит унижения от многих попрёков, которыми обыкновенно забрасывают врачей. Потому следует всячески внушать вновь вступающим в наше искусство молодым медикам, чтобы они презирали перешёптывания физиков (да простит из бог), а следуя настоятельным требованиям Природы, прилагали к лечению собственную руку».
– Так их! – азартно шептал Мигель. – Молодец! Вот уж от кого не ожидал: Андрей Везалий, прежде покорно склонявший голову перед словом признанных писателей, называет наших доблестных физиков сороками. Значит, и тебя допекло их книжное всезнайство!
«Потому и я, – летели перед глазами строки, – побуждаемый примером превосходных мужей, вознамерился достичь если не большего совершенства, чем у древних докторов, то во всяком случае, хоть равной степени развития. Но мои занятия никогда не привели к успеху, если бы во время в Париже я не приложил к этому делу собственных рук, а удовольствовался наблюдением мимоходом показанных безграмотными цирюльниками нескольких внутренностей на одном-двух публичных вскрытиях».
Да, в Париже они изрезали немало мёртвых тел, выкраденных на кладбищах. Правда, Мигель лишь однажды осмелился принять участие в рискованном ночном походе на погост, впоследствии Везалий, как правило, отправлялся за добычей вдвоём со студентом Матеусом Терминусом, но на тайные вскрытия обязательно звали Мигеля. Именно там они сделали свои первые наблюдения и усомнились в правоте Галена. Особенно трудно было Везалию, преклонявшемуся перед именем пергамского старца; но истина оказалась выше авторитета, и сегодня Андрей прямо пишет:
«Нам стало ясно из внимательного чтения Галена, что сам он никогда не вскрывал тела недавно умершего человека».
Книги, наваленные на столе, мешали Мигелю, он, не глядя, спихнул их на пол. Весь стол заняла громада везальевского тома. Мигель двумя руками перекладывал огромные листы (без малого семьсот было из в книге), прочитывал набранные курсивом сноски, примечания и обозначения тем, подолгу рассматривал гравюры, исполненные одним из лучших художников Италии – Стефаном Калькаром.
2
Человек человеку волк, врач врачу волчище.