Закат на планете Земля - Логинов Святослав Владимирович. Страница 13

– Я не могу идти к болотам, – сказала она. – В лаборатории не осталось никого, животные за это время погибнут.

Зау отвернулся. Он хотел сказать, что у него погибнут разумные, напомнить, как сама Меза твердила о необходимости заботиться прежде всего о своих детях, вспомнились и молочники, поставленные ему в пример, и думы о бессмысленности самой жизни, если она кончится вместе с тобой… Всё это пропиталось давней, но неугасшей обидой и сплелось в такой клубок горечи, что когда Зау повернулся, чтобы коротко ответить: «Нет», – Меза уже уходила, вздрагивая, словно её стегал источающий вопль оголённый электрический провод.

Две недели после появления яиц Зау жил спокойно, следил лишь, чтобы не добрались до песчаного инкубатора прожорливые ночные воры. А потом начиналась суматоха. За несколько часов тёплый берег покрывался сотнями маленьких, неистово галдящих фигурок. Углядеть за всеми детёнышами не было никакой возможности – они лезли в воду, срывались с забора, убегали и не возвращались. Многие болели, а бывало, что из целой кладки так и не появлялось ни одного живого…

К осени на площадке оставалось лишь несколько десятков воспитанников. Их Зау различал по голосам, заботился о них, подкармливал в голодный сезон, снисходительно, вполголоса беседовал с ними и вообще относился к ним, как к состоявшимся говорящим, хотя и понимал, что первую зиму переживёт меньше половины детей.

Временами эта селекция, отбор на выживаемость, казалась Зау жестокой, но тогда он вспоминал краткие наставления Пальна: разум родился в борьбе за выживание, и каждый разумный обязан повторить этот путь. Если слишком заботиться о новорожденных, они вырастут слабыми и среди них не окажется ни одного по-настоящему разумного, а лишь пустоголовые жужжалки. Такие опыты ставились и обошлись говорящим слишком дорого. Потом на память приходили чадолюбивые молочники: безмозглые, хищные и глухие. Этот врезавшийся в душу образ помогал балансировать между равнодушием и ошибкой.

За неделю до нового сезона любви последние малыши покидали площадку. Обычно Зау сам отводил их в ближайший посёлок, откуда они разбредались кто куда в поисках места. А Зау возвращался к песчаному холму и готовил его к приёму нового поколения.

Следующий год повторял предыдущий, а потом сам повторялся с началом нового сезона. Катастрофы случались редко, хотя химические мастерские были восстановлены и даже разрослись.

Обычно больше всего жизней уносили холодные зимы и хищные враги. Порой случалось, что по весне Зау некого было отводить в посёлок. Особенно досаждали молочники, изобретавшие всё новые и новые каверзы. Теперь Зау жалел, что Меза куда-то исчезла, и её голоса давно не слышно. Может быть она, первая заметившая мутации среди молочников, могла хоть что-то посоветовать. А так приходилось бороться вслепую, почти не зная противника.

Воспитатель – это была работа, все признавали её нужной; и хотя Зау не сдавал на склады изделий, всё же за ним резервировалась и еда, и кое-что из вещей. Заработок воспитателя было бы смешно сравнивать с тем, что получал Зау, когда был металлургом, но, с другой стороны, в университете вообще ничего не платили, Мезе с товарищами приходилось полагаться лишь на себя и щедрость таких, как Зау. Хотя теперь Зау не смог бы делиться с другими своим достатком. Впервые он столкнулся с ситуацией, когда заработка стало не хватать. Не на жизнь, разумеется, здесь его требования всегда были скромны, а на работу. Молочники наносили свои безжалостные визиты уже с появлением яиц, и Зау, видя, что капканы не спасают от напасти, решил испробовать яд. А поскольку личных фондов не хватало ни на яд, ни на приманки, Зау пришлось зарабатывать их на стороне.

Большие болота назывались так то ли по традиции, то ли по недоразумению. На самом деле это были большие поля. Затянутая илом и залитая водой низина ежегодно засеивалась съедобным тростником, рисом, другими влаголюбивыми растениями, которые охотнее прочих употреблялись в пищу говорящими. Туда и отправлялся Зау, когда ему не хватало нищенского содержания воспитателя. Приходилось по колено в жидкой грязи укоренять стебли рассады, убирать урожай, но больше всего трудов уходило на борьбу с вредителями. Невидимая глазу мушка дырявила листья, портила цветки. Трижды в сезон следовало обходить посевы и опылять их толчёным в пудру порошком серы. Жёлтый налёт плыл по воде, не смачиваясь взлетал с её поверхности, но потом всё же тонул, накапливаясь в торфяных толщах.

Туда же под воду попадали и другие вредные вещества. Семена перед зимним хранением окуривали, убивая жучков удушливым ядом, что варился на нефтяных озёрах. Перед посадкой зерно смешивали с чёрным порошком урановой смолки. Когда Зау узнал об этом, он удивился и испугался. Он знал, как действуют на живое соли урана и тория, и даже в гальванических мастерских никогда не пользовался ими. Но потом ему объяснили, что без радиационной обработки нельзя надеяться на дружные всходы, а что касается ядовитых солей, то смолка нерастворима, в зерно она не попадает, а надёжно задерживается рыхлым илом и остаётся там, в торфе.

Поработав на полях, Зау хорошо познакомился и с ядами, и с приманками. Молочники и здесь были первыми среди вредителей, безжалостно портя урожай. А вот яд на них почти не действовал – привыкли к яду сотни травленных поколений! Теперь дозы отравы на полях употреблялись такие, что Зау рисковал погубить детёнышей, даже в том случае, если никто из них не тронет ядовитых приманок.

Химическую войну Зау благоразумно прекратил не начиная, но продолжал работать в двух местах, потому что решил строить дом. Новый дом потребовался для детей. Один год не приходился на другой, хотя обычно они отличались друг от друга не сильно. Но потом случилась страшная зима, солнце не показывалось несколько дней кряду, и к концу этих дней на песке не осталось ни одного живого детёныша. Их маленькие тела не смогли прийти в себя после слишком долгого оцепенения.

Тогда-то, получив печальную возможность нарушить обет молчания, Зау обратился к говорящим, требуя от имени погибших малышей большей к ним заботы. Он просил поставить на пляжике дом, чтобы в слишком холодные ночи детёныши могли в нём спасаться.