Академия родная - Ломачинский Андрей Анатольевич. Страница 57

Вдруг появляется Чернов. Да не один, а с Оленькой! Оленька была любимица нашего курса – все мы её знали и при всяком случае с ней заигрывали. Но Оленька была барышня крайне независимая и редко кому отвечала взаимностью. Мы не обижались, Олин снобизм терпели и всегда просили Чернова опять с ней приходить. А еще она была очень умной. И милой. И уже большой – ей уже два годика. Чернов, он ведь ещё на третьем курсе женился, вот к выпуску и подросла его дочка. Мы, как обычно, самого Чернова проигнорировали и сразу давай его дочке глазки строить. А Чернов и говорит: «Оленька, попроси дядю Лома, дядю Милю и дядю Сива с тобою часок поиграть. Видишь, каким они делом нехорошим занимаются – вместо работы пиво пьют. Хоть обстановочка тут крайне антипедагогическая, но пусть лучше дяди на этом субботнике хоть одно полезное дело сделают – за тобой посмотрят, а я пойду зачёт по ОТМС сдам!»

Оказывается, у Чернова висел «хвост» по организации и тактике медслужбы. А на этой злючей и самой милитаристской кафедре должников не жаловали и никаких поблажек им не давали. Явиться туда сдавать зачёт с дочкой было: а) невозможно, б) категорически противопоказано. Это на детских болезнях можно было препода своим отпрыском умилить. На ОТМС бы просто гаркнули и выгнали без разговоров. А у Чернова действительно ситуация дурацкая получалась – жена его только-только отучилась и пошла работать учительницей, и у них там в школе в этот день тоже какое-то профсоюзно-активистское мероприятие с ударно-комсомольским уклоном проходило, молодой учительнице присутствовать надо было позарез. Вот и пришлось Чернову наплевать на субботник и остаться дома с ребёнком. Но висела ОТМС с назначенной на сегодня пересдачей, а уж такое проигнорировать никак нельзя, пришлось как-то выкручиваться.

«У-тю-тю-тю, смотри, Оленька, сейчас дядя Миля тебе покажет, как на бизоне кататься!» С этими словами Чернов посадил Оленьку на Колину холку, и пока довольный Миляев носился с ребенком по кустам, по-английски тихо смылся. Не успели мы оглянуться – папашки и след простыл, хочешь не хочешь, юное создание на наших плечах в прямом и переносном смысле. Оленьке кататься на бизоне скоро надоело, а Коле захотелось ещё пива. Пока бизон пошел на водопой, Оленьку пересадили на меня: «Смотри, Оленька, какой дядя Лом длинный, это ты сейчас на жирафике кататься будешь!» И я побежал кросс по пересечённой местности. Потом подошла очередь Сива: «Оленька, садись на ослика!» Потом эстафету перенял наш тяжелоатлет Поляков: «Видишь Оленька, дядя Поль какой хороший слоник!» Слоника сменили на коня-Студента, а его в свою очередь на бегемотика-Батю. Оленька спросила: «Где бегемотик?» Как где? Кто самый упитанный, тот и бегемотик! Батя кряхтя загрузил Оленьку на шею. Оленька запротестовала: «Бегемотик не так!» Мы оторопели. Ух ты какая умная – разбирается! Оленька, а как бегемотик?

Оленька задёргала ручками и ножками, требуя, чтобы её сняли. Затем она стала враскоряку, упёрлась ладошками в землю: «Бегемотик так!» Батю вмиг поставили раком и водрузили Оленьку к нему на спину. Бегемотик мелкой рысью засеменил к ближайшей мусорной куче. Оленька пришла в восторг, но одной верховой езды ей показалось мало: «Бегемотик, а песенку?» Батя попытался отмазаться, что бегемотики песенок не поют, а лишь оглашают Африку страшным рёвом, но зоологические подробности Оленьку не устраивали. Дитё нервно заёрзало на Батиной спине и весьма твёрдо повторило: «Хочу песенку!» Батя, словно настоящий гиппопотам, стал широко раскрывать рот и запел: «Курсанта-медика не трожь, в руке пинцет, в кармане нож, а в голове густой туман…» Оленька прислушалась, а потом недовольно скривилась: «Песенка фу-у-у. Про плохих дядьков! Хочу другую песенку!» Батя из последних сил нежно заблеял гимн ВМА: «А-а-академия родная, мы всегда горды тобой…» Дитё захныкало. Батя перешёл на крупный галоп с латынью: «Гаудеамус игитур, ювенес дум сумус…» Дитё блаженно заулыбалось. Мы принялись подпевать. Видя такое всеобщее внимание, Оленька удовлетворённо захихикала. Батя пел и бежал на четвереньках, но боялся уронить ребенка и как мог выкручивал шею, пытаясь заглядывать себе на спину. Тут-то бегемотик и налетел на мусорную кучу. С разбегу Батина голова ушла в мусор по самые плечи, Оленька слетела со спины, но, к счастью, приземлилась на дурно пахнущую, но всё же мягкую вершину кучи. Раздался мелодичный звон, а потом детский плач.

Батя вытащил голову из мусора, подхватил ребёнка и посадил его на носилки. К нему подбежал Сив, и они вдвоём принялись раскачивать носилки на манер качелей, всё ещё напевая по-латыни старый студенческий гимн, но теперь уже на мотив колыбельной. Дитё перестало плакать. К мусорной куче задумчиво подошёл Хут, осмотрел всё вокруг, потом поковырялся в разбросанных бумажках и извлёк оттуда железный рубль: «Вот что звенело!» К дальнейшим поискам присоединились Шлёма и Изя, и вскоре они тоже раскопали железный рубль. К соседней куче подошёл Орел и безцеремонно расскидал её. И там оказалась монета рублёвого достоинства. Орел аккуратно зажал рубль двумя пальцами и победно потряс им над головой.

Сив остановил носилки-качели и внимательно уставился на монету: «Это мой рубль! Видишь на нём тётка с мечом – Родина-Мать зовёт, а вот тут царапина. Монета редкая, юбилейная, я её полгода в кармане таскал, тратить жалко было, а сегодня Коле-Миле на шашлык сдал, других денег не осталось. Миляев, скотина, признавайся – ты в «Сайгон» здесь бежал?!»

Подошёл Коля и подтвердил его догадку – чтобы срезать путь, он действительно бежал через стадион. Прямо через трибунки. Видать, когда он по лавочкам прыгал, монетки вылетели вниз в траву, вот он звона и не слышал. Под сварными трибунками-этажерками было полно мусора, мы его оттуда выгребли и заодно выгребли эти рубли. Все накинулись на Колю, заставляя вспомнить точный маршрут его бега с препятствиями по трибуне. Он вспомнил. Добрая половина взвода снова полезла под трибуну. Вскоре нашлись недостающие три рубля. Вообще-то недоставало двух рублей, а третий оказался «левым», да ещё и бумажным – его кто-то потерял без нашей помощи. Все обрадовались возвращению денег, а прирост капитала в количестве одной ценной бумаги сочли законным банковским процентом. Миляеву же в назидание наказали сбегать ещё раз – теперь уже за пивом. И Сива к нему в помощники определили – пиво нести и контролировать, чтоб тот деньгами больше не разбрасывался.

Вскоре подошла машина, и мы загрузили вновь собранные мусорные кучи в её кузов. Потом пришли Коля с Сивом и принесли пиво. Мы выпили пиво и стали расходиться. А Чернова всё нет. И где этого папашку черти носят? Все вдруг вспомнили, что я у Чернова был свидетелем на свадьбе, а посему почти родственник – значит, Оленька всецело передаётся в руки законного опекуна. Я взмолился и упросил Колю разделить со мною ответственность. Дитё захныкало и сказало, что хочет кушать. На счастье остался последний кусочек шашлыка и пива на донышке. Шашлык мы дали ребёнку, а вот поить пивом сочли несколько преждевременным. Оленька пожевала шашлык, а потом уставилась на Колю. Тот как раз допивал пиво. «Пить хочу, счастлык не хочу, хочу кашки!» Кашки у нас не было.

Видим, из «травмы» Авиценна выходит. Авиценна – это Малик Халмуратов, пятикурсник с нашего Факультета. Я с ним у одного научного руководителя занимался и поэтому знал его очень хорошо. Мы замахали ему руками. Подошел Малик к нам, поздоровался и уставился на Оленьку:

– Лом, это твоя? Ты вроде холост, нагулял что ли?

– Как тебе сказать, временно моя, а вообще-то Вовки Чернова дочка. Законная.

– А-а-а…

– Авиценна, у тебя конфетка есть? Угости ребёнка!

Авиценна полез в портфель. В портфеле среди учебников торчала бутылка простокваши и на дне завалялась пара конфет. Малик протянул конфеты Оленьке. Та взяла конфетку и сказала: «Пасиба, дядя Ависен! Дайте кифичику тоже!» У Авиценны аж челюсть от удивления отвисла:

– Я ж педиатрию только что сдал – точно знаю, не положено ещё ребёнку в таком возрасте так разговаривать!