Франклин Рузвельт. Человек и политик (с иллюстрациями) - Бернс Джеймс Макгрегор. Страница 100

Тем не менее он оставался также прагматиком; парадокс целесообразной политики в Северной Африке состоял в том, что эта целесообразность проигрывала во многих отношениях. С самого начала французы оказывали сопротивление, нанося потери союзникам и неся потери сами. Была надежда, что Дарлан сможет привлечь в Северную Африку французский флот в Тулоне, но, когда немцы в конце ноября закрыли базу ВМС, французы рассредоточили свои прекрасные линкоры, крейсеры и эсминцы по разным портам. Ожидалось, что французы помогут наступлению союзников на Тунис, но оказалось, что они не хотели или не могли оказать активное содействие. Кроме того, ставка делалась на то, что быстрое прекращение огня поможет союзникам совершить молниеносный бросок в Тунис, однако немцы опередили их, погода испортилась и вскоре американцы и англичане застряли на тунисском фронте. Если политика использования Дарлана эффективна как средство достижения краткосрочных военных целей, то в долгосрочной или даже среднесрочной перспективе отдача от нее значительно меньше, ее даже можно считать препятствием. Убийство Дарлана в Алжире за день до Рождества 1942 года освободило Рузвельта от этого деятеля, но не от проблемы с ним связанной.

Таким образом, Рузвельт и его военачальники остались с гложущей тревогой по поводу цены, которую можно заплатить, — ее невозможно определить в обстановке разочарования и досады среди антинацистски настроенных во Франции и за ее пределами французов, среди свободных людей повсюду, которые недоумевали, сколько еще можно прогуливаться с дьяволом, как часто и за какую цену.

«Президент все больше становится центральной фигурой глобальной войны, источником инициативы, действия и, конечно, ответственности». Так писал в конце 1942 года в своем дневнике Хассет. Этот человек, находившийся так близко к своему шефу, как может быть близок камердинер, и лишь чуточку менее приверженный традициям, далее писал: «Он был слегка раздосадован на задержку в наступлении на Тунис и Бизерту».

— Что они там медлят? — спрашивал он.

Тем не менее с приближением первого года войны к концу оставался спокойным и уравновешенным. Его отличала невозмутимость, бодрость духа, постоянная склонность к остроумным шуткам и смеху, способность спать в любом месте, при любом удобном случае. Все это бесценные качества для человека, взвалившего на себя столько тяжелых забот, о которых он никогда не упоминал — никогда не стремился стать мучеником при жизни и после смерти.

Живость — вот качество, которое поражало в Рузвельте его помощников и друзей в тревожные месяцы планирования военных операций, ожидания и реализации планов в конце 1942 года. Вопреки утверждениям Хассета президента часто выводили из равновесия репортеры, критики, проволочки в делах, однако он энергично брался исправлять положение. Он постоянно черпал душевные силы в общении с друзьями, анекдотах, шутках, ежедневных встречах с посетителями, в диктовке писем, подписании документов ручкой с расширенным кончиком пера, которую подарил Хассету.

Ему всегда свойственны живой интерес, непосредственная реакция, быстрая отходчивость, бесконечное любопытство, мгновенная, почти машинальная самозащита. Он поручил помощнику передать оркестру ВМФ, чтобы тот играл «Звездно-полосатый стяг» с меньшими прибамбасами; просил жену урезать свое меню в связи с принятием нового налога на доходы, особенно большие порции еды, которые ему приносили в кабинет.

— Не знаю примеров, когда кто-нибудь требовал добавки, за редкими исключениями в моем случае. Гораздо лучше, если я вообще откажусь от добавок.

Адмиралу Кингу, предварительно уведомившему президента о достижении своего 64-летия и, следовательно, срока выхода в отставку, Рузвельт писал: «Ну и что из этого, старина? Я могу даже прислать тебе подарок на день рождения!» (Он так и сделал — послал адмиралу свое фото в рамке.) Президент надоедал своему соседу Моргентау по поводу необходимости выплачивать ежегодные взносы (на 750 долларов) в фонд филиала демократической партии в округе Датчисс. Отправил внучатой племяннице копию дневниковых записей своей бабушки, сделанных в Гайд-Парке, заметив, что ни он, ни его племянница не нашли бы жизнь в Гайд-Парке шестьдесят лет назад такой уж привлекательной. Рузвельт поблагодарил Фреда Аллена за присылку кофейных зерен, что прервало его мучительные завтраки без кофе, и «солнце снова засияло». В противном случае, писал президент, он подал бы в отставку с поста Верховного главнокомандующего и отправился бы старшим сержантом в Бразилию, где пил бы кофе несколько раз в день. Он сказал Икесу, который напросился на ленч и угрожал прийти со своей пищей, что отдаст его в лапы секретной службы, — президент лучше будет «обедать с женой моего знакомого фермера по имени Джейн». Он написал Герберту Байарду Своупу, подписавшись инициалами Грейс Талли, что президент больше никогда не будет с ним разговаривать. И вот почему:

«Он чрезвычайно оскорблен вашим предположением, что его знание и произношение французского языка такие же, как у Уинстона. У президента не только бесконечно сильнее акцент, но его вульгарный французский столь очевиден, что лучше находиться на расстоянии полмили от него, когда он говорит». Если Своуп такой уж лингвист, пусть съездит в Албанию, где должен быть открыт третий фронт. «Птичка нам как-то прощебетала, что красота албанских горянок неописуема. Когда вы хотите туда отправиться?»

Его порадовало намерение Элеоноры Рузвельт совершить поездку в Англию. Президент составил список лиц, с которыми ей следовало встретиться, — главным образом королевскими особами.

— Люди, с которыми тебе нужно увидеться, если они позвонят, большей частью из королевских семей, несколько из них — обычные люди, включая Эдуарда Бенеша из Чехословакии.

Он написал письма, которые супруга должна была передать королю Георгу VI и королеве Вильгельмине. На вопрос жены, должна ли она подарить что-нибудь королю Георгу, королеве Марии и Черчиллю, последовал ответ:

— Нет.

В День благодарения он пригласил на специальную службу в восточной комнате Белого дома министров своей военной администрации, командующих армией и флотом, руководителей военных ведомств и судей Верховного суда. Там он зачитал свое воззвание по случаю Дня благодарения.

— ...Да, хотя я бреду по долине теней смерти, никакое зло меня не страшит, — произносил президент мягким голосом с хрипотцой.

Сидящему рядом Дэвиду Лилиенталу он показался одним из старост маленькой церкви в Гайд-Парке, когда, читая слова, поднимал вверх брови и почти беззвучно пел «Боевой гимн Республики». После службы он сердечно благодарил гостей, иногда чересчур эмоционально, помещая их руки в свои большие ладони. Напутствовал жен гостей, подобно священнику, стоящему у выхода из церкви после службы.

Благодарить было за что. Кажется, перелом в войне наконец наступил, говорил президент на форуме «Геральд трибюн». Несмотря на неприятности, связанные с Дарланом, несколько недель после высадки союзников в Африке были временем спокойствия для Рузвельта. «Я счастлив сегодня в свете того факта, что после трех месяцев волнений по поводу открытия второго фронта это наконец сделано», — писал он своему бывшему шефу по военно-морскому ведомству Джозефу Дэниелсу. Он наслаждался, откинувшись в кресле, пыхтя с довольным видом сигаретой, рассказывая репортерам о длительном процессе планирования «Факела», замечая с налетом назидательности, что второй фронт нельзя купить в готовом виде в магазине. Он даже переубедил газетчиков. Некоторые из них теперь считали, что у Объединенных Наций есть большая стратегия. Она прослеживалась в высадке американских войск на Соломоновых островах, в затянувшихся боях русских и немцев на Кавказе, в охвате противника клещами в Африке. Рузвельт — один из величайших президентов военного времени, писал майор Джордж Филдинг Эллиотт, он наделен пониманием всеобъемлющей глобальной стратегии.