Франклин Рузвельт. Человек и политик (с иллюстрациями) - Бернс Джеймс Макгрегор. Страница 99

«Проститутками пользуются. Их редко любят. Еще реже уважают». Сделка с Дарланом последняя и худшая в длинной цепи торгов и уступок, которые уже ослабили и продолжали ослаблять демократические силы. «Соединенные Штаты ждут от народов мира лояльности только к одному — честной и мужественной демократической политике». Африка вызвала «историческое столкновение двух концепций политического поведения: „охранительной“ или прагматичной концепции, долго поддерживавшейся президентом, и концепции, которая утверждает необходимость продуманной, последовательной политической линии». Но то, что казалось несомненно разумной военной целесообразностью, оборачивалось дорогостоящей политической ошибкой. Дарлан стал первым квислингом Америки. Умиротворение пробивало путь через трудности.

Так высказалась Фреда Кирхвей, редактор и издатель газеты «Нэйшн»; но она выразила также чувства большого числа либералов, идеалистов и независимых американцев, возникшие у них после получения вести о сделке с Дарланом. Прозвучали резкие влиятельные голоса Уолтера Липпмана и Дороти Томсон. Еще более резко отреагировали представители либеральных и левых кругов Великобритании. В обеих странах возмущение проникло в высшие государственные сферы. Обеспокоенный возможным негативным влиянием сделки с Дарланом на престиж и моральный дух де Голля, Иден довел Черчилля до того, что премьер воскликнул:

— Во всяком случае, Дарлан не так несносен, как де Голль!

В Вашингтоне Стимсон был так встревожен подобной реакцией, что пригласил домой своих лучших либеральных друзей — Моргентау, Франкфуртера, Маклейша, — чтобы разъяснить им ценность сделки с военной точки зрения. Его доводы не убедили Моргентау; он эмоционально обличал Дарлана как деятеля, продавшего в рабство тысячи людей, и как англофоба, — нет, цена сделки слишком высока. Министр финансов показался Стимсону «подавленным» настолько, будто вовсе забыл о войне. Если Франкфуртер и имел какие-то дурные предчувствия в отношении сделки, то нигде не зафиксировано, что он делился ими с президентом.

В этот вечер Стимсон оказал большую услугу президенту, когда узнал от Элмера Дэвиса, что Уилки собирается осудить на форуме нью-йоркской «Геральд трибюн» руководство США за посулы французам свободы и одновременное сохранение у власти их поработителя.

— Должны ли мы оставаться спокойными, когда обнаруживаем, что долговременный курс правительства на умиротворение режима Виши ведет к своему логическому результату — сотрудничеству с Дарланом, этим орудием Гитлера?

Позвонив своему однопартийцу по телефону менее чем за час до произнесения им речи, Стимсон убедил его умерить свой критический пыл, чтобы не подвергать опасности жизнь 60 тысяч солдат. Уилки возмутился, обвинил Стимсона в посягательстве на его свободу, но, исчерпав свои запасы негодования, согласился высказаться более сдержанно. Его речь ограничилась бичеванием привычного объекта критики — Государственного департамента. Президент слышал выступление Уилки по радио и позднее позвонил по телефону Стимсону, чтобы поздравить министра обороны.

В соответствии с железными законами междоусобной вражды чем больше американцы обхаживали Дарлана в Алжире, тем больше они отталкивали от себя де Голля в Лондоне. Лидер «Свободной Франции», вначале пришедший в восторг от высадки союзников в Африке, охладел к союзникам, когда они провели переговоры с представителями Виши. Он считал сделку с Дарланом политически близорукой, а также коварным замыслом США, добивающихся послевоенной гегемонии.

— Все честное во Франции остается на моей стороне, — говорил де Голль.

Он посетил адмирала Старка и сделал лишь одно замечание:

— Соединенные Штаты вправе оплачивать предателей, но не ценой чести Франции.

Старк отказался принять это на счет своей страны. Черчилль метался между стремлением к активизации боевых действий против «Оси», политикой признания и сотрудничества с де Голлем, а также неприязнью к Дарлану англичан и даже членов его собственного правительства. Он стремился каким-то образом помочь Эйзенхауэру, в то же время давая ясно понять, что сделка с Дарланом исключительно американское предприятие.

Вначале подобные настроения, казалось, Рузвельта не трогали. Он получил от Эйзенхауэра телеграмму весьма определенного содержания. В ней подчеркивалось, что разрыв с Дарланом имел бы своим следствием пассивное, а возможно, и активное сопротивление французских войск, была бы исключена возможность использования французского флота в Тулоне и военной поддержки французами союзников. На Рузвельта эта телеграмма произвела столь сильное впечатление, что он зачитал ее текст Гопкинсу с выражением, словно защищал своего командующего вооруженными силами в Европе перед судом истории, — так почудилось Шервуду, сидевшему рядом. Но с возрастанием шумихи вокруг Дарлана Рузвельту пришлось оправдываться:

— Я принял к сведению временные политические соглашения генерала Эйзенхауэра в Северной и Западной Африке.

Он выразил понимание и сочувствие широко распространенному мнению, что в свете событий последних двух лет никакого постоянного соглашения с Дарланом быть не может.

— Мы против французов, которые поддерживают Гитлера и страны «Оси». Ни один наш военачальник не имеет полномочий обсуждать состав будущего правительства Франции и судьбу французской империи.

Будущее правительство Франции сформируется не по воле отдельного индивида во французской метрополии или заморских владениях, но по воле самого французского народа, после того как победа Объединенных Наций принесет ему свободу.

Нынешнее временное соглашение в Северной и Западной Африке продиктовано исключительно текущей целесообразностью, оно оправдано только военными соображениями. Его цель — спасти жизнь людей, ускорить наступление на Тунис. Президент призвал аннулировать все законы и постановления нацистских правителей и их идеологов.

Одновременно заверил Эйзенхауэра, что понимает его проблемы, во всяком случае, не подвергает сомнению целесообразность его действий, и генерал может быть уверен в полной поддержке президента. Но Эйзенхауэр должен иметь в виду, что:

«1. Мы не доверяем Дарлану.

2. Нельзя оставлять у власти коллаборациониста и... фашиста больше, чем это абсолютно необходимо».

Рузвельт просил контролировать передвижения и связи Дарлана.

Слова, звучавшие очень бодро, маскировали серьезное разочарование Рузвельта развитием политической ситуации в Африке. В военном отношении операция представляла собой впечатляющий успех. Потери американцев не превышали 1500 человек. Это воодушевляло соотечественников дома. Но ликование омрачалось критикой. Когда Моргентау, все еще удрученный после встречи со Стимсоном, пришел в Белый дом сообщить, что в операции в Северной Африке есть нечто ранящее его душу, Рузвельт привел ему обычный довод о военной целесообразности. Президент подкрепил довод цитированием старой болгарской притчи православной церкви: «Дети мои, во время большой опасности вам разрешается идти вместе с дьяволом до тех пор, пока вы не перешли мост». Рузвельту эта притча так понравилась, что он пересказывал ее Черчиллю и репортерам:

— Помните, это одобряет церковь.

Проблема состояла в том, что Рузвельт столь же мало желал прогуливаться с дьяволом, сколько и народ, которым он руководил. Розенман не мог припомнить времени, чтобы политические нападки задевали президента сильнее или критики раздражали больше, особенно с учетом того, что многие из них обычно его поддерживали. Временами он вообще отказывался обсуждать тот или иной вопрос; иногда с горечью цитировал вслух критические опусы газетчиков. Не помогало и то, что позднее Сталин одобрил сделку с Дарланом на том основании, что военная дипломатия должна использовать не только дарланов, но «даже самого черта и его бабушку». Это шло еще дальше, чем болгарская притча, но Рузвельт предпочитал набрасывать на свою политику покров идеализма, — он и был, в сущности, идеалистом.