Франклин Рузвельт. Человек и политик (с иллюстрациями) - Бернс Джеймс Макгрегор. Страница 58

Наиболее шокирующая весть пришла в Вашингтон 10 декабря. Японские бомбардировщики, стартовавшие с базы в Сайгоне, обнаружили в море без авиационного прикрытия военные корабли «Принц Уэльский» и «Риналз». Оба корабля, подвергшиеся бомбардировкам и торпедным атакам, затонули. Узнав об этом, Черчилль рвал и метал: японский флот господствовал от Индийского до восточной части Тихого океана.

Рузвельт и военное руководство оказались в том самом весьма затруднительном положении, которого так долго опасались: сократив до минимума ресурсы из-за помощи союзникам, армия и флот страны оказались неожиданно перед необходимостью обеспечить охрану десятков жизненно важных объектов и районов. Ходили слухи, будто японские боевые корабли снова направились к Гавайям, Панаме и даже Калифорнии. Прибрежные города умоляли о защите. Армия и флот не могли позволить, чтобы их застигли врасплох во второй раз. Но в первое время в их действиях было много импровизации и сумбура. Подразделения противовоздушной обороны направлялись к Западному побережью недоукомплектованные пушками. Персонал авиационных училищ передавался в боевые части. Конвой из 5 кораблей, с пехотой, артиллерией, военным снаряжением и 70 пикирующими бомбардировщиками и истребителями на борту, на полпути к Филиппинам отозвали с целью возвращения на Гавайи. Но Стимсон и Маршалл, стремившиеся подбодрить Макартура в его трудной миссии, обратились за помощью к президенту, который попросил командование флота пересмотреть свое решение. Конвой направили в Брисбен.

Все эти дни Рузвельт сохранял суровую невозмутимость, которая временами уступала место расслабленности и шуткам. Он не только был невозмутим, но и следил за тем, чтобы выглядеть так. Нашел время, чтобы написать Эрли любопытное письмо с откликом на многочисленные комментарии такого рода: «...президент воспринимает чрезвычайную ситуацию спокойно, выглядит прекрасно и кажется человеком без нервов». Порой забывают, писал Рузвельт, что президент сталкивался со всем этим в Первую мировую войну, лично посетил практически все оборонные объекты внутри страны и многие за рубежом, весной 1918 года совершил поездку в Европу на эсминце и «вероятно, видел гораздо большую часть нынешней зоны боевых действий, чем любой другой американец». Долгое время Рузвельт оправдывался в связи с тем, что не надевал военную форму во время Первой мировой войны; теперь он чувствовал себя психологически в форме Верховного главнокомандующего вооруженными силами страны.

Первая реакция Рузвельта на это величайшее испытание в его жизни — объединить страну; следующий шаг — объединить все силы мира, противостоявшие странам «Оси». Черчилль поинтересовался, не может ли он немедленно приехать в Вашингтон для переговоров по военной ситуации; Рузвельт с готовностью согласился. Пока Черчилль перемещался на запад на борту своего нового линкора «Герцог Йорк», Рузвельт предпринимал усилия для укрепления духа единства, который появился в стране после Пёрл-Харбора.

Что касается солидарности политических партий, тут проблем не было. Президент с удовлетворением принял заявления председателей демократической и республиканской партий, обязавшихся сотрудничать во время войны, и высказал пожелание, чтобы обе партии способствовали укреплению гражданской обороны. Не было проблемы и с перенесением на будущее больших дебатов. Бывшие изоляционисты опережали друг друга в выражении поддержки. Наибольшую тревогу вызывало продолжавшееся противостояние предпринимателей и профсоюзов. Эффективность Посреднического совета национальной оборонной промышленности была подорвана выходом из него представителей Конгресса производственных профсоюзов. Для установления социального мира в промышленности требовался новый посреднический орган. Вскоре после Пёрл-Харбора президент попросил профсоюзных лидеров и Консультативный совет по бизнесу при министерстве торговли выделить своих представителей на конференцию по вопросам выработки принципиальной политики в области трудовых отношений на время войны. Первой и главной целью конференции, дал ясно понять президент, должно стать согласие всех сторон на проведение забастовок в период войны.

Президент пригласил участников конференции в Белый дом на предварительную беседу. Пришли промышленники, ненавидевшие Рузвельта: Льюис, порвавший с президентом во время предвыборной кампании 1940 года, Грин, дружелюбно настроенный, но настороженный. Президент приветствовал каждого из делегатов и затем обратился к ним с почти полуторачасовой речью: говорил, что необходимо быстро достичь соглашения; ограничить время на произнесение речей в ходе конференции; о самодисциплине. Сказал, что размышляет сейчас над старой китайской пословицей: «господи, измени твой мир и начни с меня».

Между профсоюзами и предпринимателями различий немного, продолжал Рузвельт.

— Это напоминает старую притчу Киплинга о «Джуди О'Грэди и полковничьей леди». Под кожей они совершенно одинаковы. Это справедливо для нашей страны, особенно нашей страны, и мы хотим это сохранить.

Манера его речи, отмечала Фрэнсис Перкинс, отличалась здравомыслием и бодростью, уверенностью и серьезностью в сочетании со скромностью. Трагедия Пёрл-Харбора, предстоящие опасности действовали на него как своеобразное средство духовного очищения и делали его сильнее и целеустремленнее. Делегаты возвращались на предприятия глубоко взволнованные речью президента, даже если и не вполне уверенные в том, что выработали с ним единую позицию.

Приближалось Рождество — необычное Рождество для страны и Рузвельтов. Тысячи мужчин брали свои последние отпуска перед выходом в море; другим тысячам отменили рождественские увольнительные; с военных складов разобрали все военное снаряжение. Семья Рузвельта не была свободна от тревог, связанных с войной. В Нью-Йорке за несколько дней до Рождества Джозеф Лэш имел телефонный разговор с Элеонорой Рузвельт. В ее доме на Шестьдесят пятой улице он увидел ее встревоженной и подавленной; Элеонора сослалась на трудный день и разрыдалась. Лэш поинтересовался: это неприятности по работе в Агентстве гражданской обороны ее расстроили? Нет, дело не в этом. Элеонора сказала, что она и президент проводили сына Джеймса, он отбыл на Гавайи, а также Эллиотта. Конечно, они должны выполнять свой долг, но все равно разлука переживается тяжело. Даже по закону средних величин не все ее мальчики вернутся с войны. И снова заплакала, но взяла себя в руки. Никто не заметил, чтобы плакал президент, — возможно, не умел. На его письменном столе лежал, ожидая подписи, законопроект, предусматривавший отправку на войну 7 миллионов человек от 20 до 44 лет.

Говорили, что в Белом доме остается одна отрада — Фала. Но 22 декабря в Вашингтон прибыл Уинстон Черчилль, — и жизнь в Белом доме мгновенно преобразилась.

Рузвельт ожидал Черчилля в Вашингтонском аэропорту, опираясь на свой автомобиль, когда премьер появился со стороны Хэмптон-Роудс, куда прилетел и высадился вместе с окружением. С неизменной толстой сигарой в зубах, премьер-министр прошел прямо к президенту «и пожал его сильную руку тепло и непринужденно», писал впоследствии Черчилль. После неофициального обеда на семнадцать персон премьер-министра поместили в большой спальне напротив комнаты Гопкинса, рядом с любимой комнатой Черчилля, где висела туристическая карта.

Второй этаж Белого дома тотчас превратился в имперский командный пункт, где сновали британские чиновники со старыми курьерскими кейсами из красной кожи. Обслуживающий персонал Белого дома вскоре, разинув рот от удивления, знакомился с привычками Черчилля пить, есть и спать. Каждый день президент и премьер проводили по нескольку часов вместе, часто в присутствии Гопкинса. Общались друг с другом как близкие приятели: иногда после коктейля Черчилль в знак уважения катил кресло с Рузвельтом из гостиной к лифту, но также с видом Ралфа, расстилающего свой плащ перед королевой Елизаветой. Элеонора вскоре с тревогой обнаружила, что гость склонен продолжительное время дремать после полудня, а супруг продолжает работать; тем не менее президент наотрез отказывался пропустить какую-нибудь из вечерних бесед Черчилля и Гопкинса, которые завершались позднее, чем обычно.