Франклин Рузвельт. Человек и политик (с иллюстрациями) - Бернс Джеймс Макгрегор. Страница 91

Часть рекламы содержала скрытый радикализм. «Пан-Америкэн эарвейз» распространяла рекламные плакаты в полный лист, содержавшие ответы Джона Дьюи, Ху Ши и архиепископа Кентерберийского на вопрос: «За какой мир мы сражаемся?» Ответ архиепископа представлял собой радикальную версию рузвельтовских «четырех свобод». Кинодокументалисты создали фильмы «Родная страна» (драматизировал борьбу профсоюзов за гражданские права), снятый по заказу правительства «Генри Браун, фермер» (подчеркивал важную роль негров в военных усилиях страны). Средства массовой информации не всегда поспевали за быстро менявшейся военной и идеологической обстановкой. Кинокомпания «XX век — Фокс» выпустила фильм, прославлявший югославских четников, в то время как генерал Дража Михайлович терял поддержку прогрессивных сил, а партизаны становились все более популярными. Более медленно реагировали на войну писатели. Осенью 1942 года американцы читали «Виктора Гюго» Мэттью Джозефсона, «Добро пожаловать в мой мир» Джеймса Тербера, «Джи-Би-Си» Хескета Пирсона. Но они также читали «Дуэль за Европу» Джона Скотта, «Репрессалия» Этель Вэнс, «Время для величия» Герберта Агара.

В целом — если вообще можно обобщить множество мнений, отмеченных странным сочетанием непостоянства и тупости, — американцы к концу первого года войны эмоционально были настроены воевать, но физически и интеллектуально не были готовы ни победить в войне, ни принять тот мир, что за ней последует. Антрополог Маргарет Мид, попытавшаяся оценить граждан США так же объективно, как и обитателей островов Самоа и Бали, высказывала опасение, что американцы слишком пассивны или правительство, по крайней мере, обращается с ними так, будто они пассивны. Основная сила нации, писала она той же осенью, сосредоточена в американском характере. Даже если характеристика ее туманна, выводы относились к самой сердцевине проблемы всеобщей мобилизации нации. Американцам как нации приходилось почитать своих лидеров почти так же, как самих себя, видеть в них часть самих себя. «Но если война начинает казаться битвой, в которой такие супермены, как Рузвельт, Макартур и Кайзер — отцы нации, сражаются и думают за нас, в то время как мы сами лишь сторонние наблюдатели, возникает опасность, что такая позиция выявит не силу, а слабость американского характера.

«Чтобы выиграть войну, — продолжала Мид, — требуются активные усилия каждого индивида... Правительство должно мобилизовать народ не просто для выполнения приказов, но для участия в великой битве и повышения ответственности за нее. Прежде всего правительство должно говорить правду... Не просто желать побед, а воспитывать победный дух в себе самих».

Маргарет Мид обратилась за примерами к истории: у пуритан практичность сочеталась с верой в божественную силу, — они усматривали в этом сочетании нравственный идеал. Оливер Кромвель, пуританин, вырос на почве англосаксонских традиций: «Веруйте в Бога, парни, и держите порох сухим!»

По совпадению дерзкий 40-летний антрополог высказала то же что престарелый министр обороны Стимсон: война против нацизма должна вестись на моральной основе. Эта основа — именно то, что пытался передать людям Рузвельт в своих речах-проповедях. Разумеется, его личная популярность оставалась на высоком уровне; вопрос в том, помог ли он людям осознать связи между возвышенными, обязывающими символами, такими, как свобода и демократия, с практичными политическими и экономическими предпочтениями американцев, в свою очередь оказывающими влияние на эпохальные решения в ходе войны.

Наиболее важное из этих практических предпочтений имело прямое отношение к выборам в конгресс осенью 1942 года.

На пресс-конференции через несколько дней после Пёрл-Харбора президент всячески превозносил новую книгу под названием «Это ваша война» Маркиса Чайлдса; с удовольствием цитировал рекламный фрагмент на суперобложке: «Избалованная в прошлом Америка не имеет военного опыта». В чем нуждается страна, так это в действительном усердии каждого гражданина. «Это ваша война». Верно, подтвердил президент.

Он задавал вопрос: возможна ли еще большая концентрация усилий со стороны различных политических группировок и газет для решения главной проблемы?

— Да, вполне возможна. Я сказал бы, наступает время, когда большому числу людей — некоторые из них здесь, в этом помещении, — нужно забыть о политике. Сейчас как раз то самое время. Все равно мы читаем слишком много политических статей в газетах... Не все еще уразумели тот факт, что началась война. Политике нет места. То же верно и в отношении конгресса.

Но относится ли это и к представителям администрации?

В администрации это случается довольно редко, говорил Рузвельт.

— Когда я замечаю подобного рода вещи, то стараюсь пресечь их в корне.

Таким Рузвельт представал, играя свою любимую роль — главы государства, который действует в интересах всей нации и возвышается над корыстолюбивыми группами политиканов и партийными интересами. Со времени Пёрл-Харбора он не в первый раз пытался побудить политиков отложить партийную борьбу до лучших времен и, очевидно, не в последний. Когда демократы собирались по всей стране в банкетных залах отелей, чтобы выполнить партийный долг, не умирающий в условиях войны и мира, они столкнулись с тем, как президент разъяснял суть войны и осуждал «эгоистичных политиков», упоминая как минимум демократическую партию и партийных святых Томаса Джефферсона и Эндрю Джексона.

С самого начала надпартийная позиция главнокомандующего сталкивалась с рядом трудностей. Неясно, что именно он имеет в виду. Настроен против политики в целом, или партийной политики, или просто против эгоистичных политиков? Когда президент публично призвал конгрессменов «поддержать администрацию», имел он в виду, что о них будут судить — не исключая чистки — лишь на основании того, поддерживают ли они текущую военную политику правительства, или даже на основании их прежнего отношения к внешней политике администрации до Пёрл-Харбора? Разумеется, президент не выступал против политики в целом в стране, которая гордилась своими демократическими институтами и процессами — включая регулярные свободные выборы, — в условиях войны против тоталитаризма. Что касается эгоистичной политики, то против нее выступали все. Но что она собой представляла? Выяснение того, что такое эгоистичная и неэгоистичная политика, составляло суть демократической борьбы.

Вероятно, президент надеялся свести к минимуму традиционную партийную политику, потому что старательно избегал призывать Вильсона к созыву Демократического конгресса и отвергал как «совершенно глупое» утверждение «Нью рипаблик», что осенние выборы будут наиболее важными со времени Гражданской войны. Очевидно, что в условиях войны президент нуждался в том, чтобы две либеральные интернационалистские партии — президентских демократов и республиканцев — поддерживали его коалиционную стратегию и военную политику. Допускал ли он в таком случае блокирование всех либералов и интернационалистов в одной партии, а всех консерваторов и изоляционистов — в другой? Некоторые либералы склонялись именно к этому и с нетерпением ожидали партийного раскола на идеологической основе; другие были не столь уверены. Газеты враждебные Рузвельту пользовались идейным смятением для мрачных намеков на то, что президент отменит осенние выборы в конгресс.

Временный отказ от партийной политики требовал сотрудничества с соперничающей партией. Но республиканцы на выборах 1942 года вовсе не собирались сдавать свое монопольное положение главной оппозиционной партии. Не намеревался этого делать и их лидер Уэнделл Уилки, чья партийная позиция выглядела теперь даже более аномальной, чем позиция Рузвельта.

Через несколько недель после Пёрл-Харбора оба деятеля исполняли политический менуэт. Президент предложил Уилки пост арбитра в Совете по труду в военной промышленности и считал его управляющим по найму рабочей силы. Он не предлагал должности, которую Уилки, без сомнения, принял бы, — управляющего производством. Уилки подозревал, что президент назначил наконец шефа промышленности главным образом из-за его собственных требований это сделать. Белый дом объявил о своем предложении поста арбитра до того, как Уилки мог дать обдуманный ответ. Что касается предложения Уилки относительно привлечения Макартура к координации военных усилий страны, то Рузвельт в разговорах со своими помощниками называл это предложение совершенно нелепым. Даже Уинстон Черчилль добавил остроты в возникшую в Вашингтоне напряженную ситуацию. Во время пребывания в Палм-Бич премьер-министр позвонил Уилки с намерением договориться о встрече и только по истечении непродолжительного разговора понял, что беседует с Рузвельтом. И все же, несмотря на некоторые трения, Рузвельт и Уилки питали друг к другу подсознательную симпатию. Время от времени они встречались в Белом доме и поддерживали связь друг с другом через посредников.