Катали мы ваше солнце - Лукин Евгений Юрьевич. Страница 16

Чернава повернулась к алеющему востоку, потянулась с хрустом, повела плечами.

– Эх, умоюсь… – мечтательно пообещала она просыпающемуся солнышку и лукаво глянула через плечо. – А что, Кудыка, справишь мне шубейку на беличьих пупках?

– На пупках не осилю, а сторожковую [50] справлю… – со вздохом отозвался тот. – Только ты, слышь, больно-то явно не ворожи теперь… У нас в слободке этого не любят…

– Хватит, – сказала она радостно. – Отворожила… Надоело мне все, Кудыка! Грязь надоела, холод… Летом оно вроде бы и ничего, а вот зимой тут у вас стужа – прямо как в Черной Сумеречи…

Просияв, взметнулось в небо красно солнышко с блуждающим по ясному лику темным пятном, и подумалось вдруг Кудыке, что неспроста все неудачи в последнее время выпадают именно на нечетные дни. С того самого утра после неслыханно долгой ночи жизнь у берендеев пошла кувырком…

Оба еще раз поглядели на ласковое, пусть даже и меченное пятном светило и двинулись в сторону слободки.

– Так что у вас там все-таки стряслось в Черной Сумеречи? – не устоял любопытный Кудыка. – Одни толкуют: отвернулось-де от вас солнышко, другие: погорело, мол… Кому верить-то?

– Погорело… – нехотя ответила Чернава.

– Ну а как погорело-то? Расскажи!

– Да что рассказывать… Кабы я тогда чуть постарше была… Помню только: пожары кругом – дома горят, леса… А потом – стужа. Все как есть морозом сковало…

– А другие, постарше которые? Рассказывали, чай?..

Поднимающееся солнышко съело ночной туман, прояснило дали. Слободка впереди, казалось, была искусно вырезана из мягкого дерева тончайшим лезвием.

– Развалилось, говорят, прямо в небе…

– Солнышко?! – не поверил Кудыка.

– Ну да… Небо сразу черное стало, как ночью. А на землю огненный дождь упал… Весь день головешки горящие сыпались. И еще железки какие-то раскаленные…

– Да ну?.. – только и смог оторопело вымолвить древорез, пытаясь представить жуткое это зрелище. – А потом?

– Какое уж там потом?.. – бросила с досадой Чернава. – Что не сгорело, то вымерзло. Непруху-реку до дна сковало. Света нет, черно, как в дубине… Ну и побежали все кто куда. Кто к вам, кто к грекам, а кто и вовсе на север…

– Неужто и там люди живут?

– Да говорят…

Некоторое время Кудыка шел молча, что-то озабоченно прикидывая.

– Так… – решил он наконец, посопев. – Ты об этом тоже никому в слободке не рассказывай. Даже деду моему. Побить могут…

– Да я и не собираюсь…

Выбрались на слегка припорошенную золой дорогу, по которой прежде что ни день тянулись с Теплынь-озера обозы сволочан.

– Погоди-ка, – сказал вдруг древорез, останавливаясь. – Куда ж это мы идем? Мне на княжий двор надо, к Столпосвяту, а мы – в слободку…

Чернава изумленно оглядела Кудыку – и расхохоталась.

– Прямо так к князю и явишься? Ты на себя посмотри! Вылитый погорелец!..

Древорез крякнул, нахмурился, поскреб бороденку. А ведь верно говорит девка, переодеться надобно… Эх, кабы чуть пораньше, проскочили бы в темноте, никем не зримые. А теперь… Если уж главарь погорельцев прослышал, что волхвы ищут какого-то Кудыку, то в слободке тем более должны об этом знать… Может, как-нибудь по задам пробраться, околодворком?..

– А зачем тебе к князю-то? – заподозрив неладное, спросила Чернава.

– Велено… – уклончиво ответил Кудыка.

Справа на обочине виднелась ничем не огороженная низкая избенка с кривым сугробом вместо крыши. Ни дыма из оконца, ни тропки от окованного льдом порожка. Похоже, загостился где-то хозяин, загулял. То по теремам по боярским, то по ратному делу, а сейчас, надо полагать, вели синеглазого Ярилиной Дорогой прямиком к капищу.

– Да, – молвила Чернава, глядя на убогое это жилище. – Хороша бы я была, кабы на такое сокровище прельстилась. Сложил домок – не надобен и замок…

Что верно, то верно: отродясь ленивый красавец Докука замка на дверь не вешал. Во-первых, не было у него замка, а во-вторых, зачем? Так, привалит дверь камушком, чтоб ветром не мотало, а сам – шапку набекрень и поминай, как звали…

«Или не донесут? – тревожно мыслил тем временем Кудыка. – Да нет, не должны… На волхвов все ныне сердиты, бить вон даже собирались…»

– Вроде лежит кто-то… – вывел его из раздумья голос Чернавы.

И точно, неподалеку от Докукиной хибарки горбом вверх лежал без движения некто в лохматом нагольном полушубке. Подошли, склонились. Кудыка взял мерзлое тело за плечо, отодрал от наста, перевернул на спину. Глазам обоих явилось синевато-желтое опушенное инеем рыло Шумка.

– Вот зверь народ!.. – горестно подивился Кудыка. – Забили все-таки!..

При этих словах опухшее левое веко лежащего дрогнуло и вздернулось через силу.

– Правду… не забьешь… – еле слышно выговорил Шумок в беспамятстве. – Берендей… берендею… волхв…

Кудыка облегченно выпрямился и потер иззябшие руки.

– Жив… – бодро известил он. – Ну, стало быть, и ладно…

– А замерзнет?.. – усомнилась Чернава.

– Поднимется. Не впервой ему… Да и солнышко вон уже пригревает…

Припорошенная золой дорога и впрямь начала уже раскисать, того и гляди капель проклюнется, поэтому дальше двинулись по хрупкой слезливой обочине. Шли, правда, недолго.

– Берендеи!.. – раздался вдруг плаксивый изумленный вопль. – Вы только гляньте! Вконец чумазые распоясались! Средь бела дня по слободке шастают!..

Захлюпал снежок, заскрипели калитки, и вскоре на улочку высыпало человек семь – все с колами. Впереди, засучивая рукава шубейки, косолапо выступал насупленный косматый Плоскыня. Грозен. Брови – что медведь лежат.

– Да вы что? – попятившись, заорал струхнувший Кудыка. – Плоскыня, лихоманка те в бок! Бельма, что ли, отсидел – своих не узнаешь?..

Слобожане инда в коленках просели от неожиданности. Всмотрелись, разинув рты.

– Гля-кося! Никак Кудыка?..

– Он…

– Точно он…

– Держи Кудыку!.. – отчаянно крикнул кто-то, и слобожане кинулись на пришельцев.

Чернава в отличие от привычного к спокойной жизни древореза подхватилась первой. Должно быть, не раз и не два доводилось ей уносить ноги от размахивающей дрекольем толпы. Погорелица дернула суженого за пролокотнувшийся рукав с такой силой, что чуть клок не вырвала. Разбрызгивая синевато-серую перемешанную с подтаявшим снегом слякоть, пробежали они мимо Докукиной избенки, мимо привскочившего Шумка, а по пятам катились топот, плеск, улюлюканье, крики.

– Сто-ой!..

– Держи, лови!..

Шлепнулся с перелетом, закрутился на скользкой обочине вдогонку брошенный кол…

Ножки, ножки! Уносите головушку!.. Кудыка так и не уразумел, улепетывая, с чего это вдруг обиделись на него слобожане. Не за часы же, в самом-то деле!.. В одном он был твердо уверен: поймают – будет плохо.

Взбодренные страхом и вдобавок не отягощенные ни добрыми шубейками, ни дрекольем Кудыка с Чернавой довольно быстро оторвались от погони. Топот за спиной стал пожиже, хотя криков хватало по-прежнему. Достигнув опушки, догадались оглянуться и увидели, что, разевая рот и размахивая руками, их преследует один Шумок. Без кола.

Остановились, резко выдохнули и двинулись навстречу. Шумок разом опомнился и тоже остановился. Кудыка с Чернавой зашли на него с двух сторон.

– Это… – сказал Шумок, заслоняясь на всякий случай. – Смотрю – бегут… Ну и я тоже…

Ни бить, ни орать на него сил уже не было.

– У вас там что?.. – задыхаясь, выговорил Кудыка. – Чердаки у всех попродырявились?.. На своих бросаетесь…

У Шумка забегали глаза. Шмыгнул носом, утерся косматой рукавицей, потоптался, беспомощно разводя руками.

– Да тут, вишь, какие дела-то… – смущенно выдавил он. – Указ-то, стало быть, все-таки царь писал, а не Всеволок…

Кудыка аж обмяк, услышав.

– Да ну?.. А что же князюшка сказывал… Столпосвят-то…

– Ну вот ошибся, значит… – со вздохом отвечал Шумок. – Как только рати поразбежались, он, вишь, и повинную принес царю-батюшке, и с братом своим со Всеволоком замирился… Грех, говорит, попутал, смутьяны всякие с толку сбили… Ну там, понятно, пир на радостях устроили… у боярина у нашего в тереме. И сейчас еще, наверно, гуляют…