Близится утро - Лукьяненко Сергей Васильевич. Страница 49
Только Искупителю было доступно всех любить одинаково. Да и то… не ради Сестры ли он силу свою проявил?
Может, и впрямь человеку надо лишь тех любить, кто рядом с ним? А уж из этого пойдет и любовь к стране, и любовь к Богу. Не вмещается в человеческой душе любовь подлинная, всеобъемлющая. Не наш это удел…
– Ильмар, о чем ты задумался?
Я глянул на Петера. И ответил серьезно:
– О любви. Скажи, ты ведь любишь Илону?
– Да.
– Но ты оставил ее и пошел с нами. С преступниками.
– Я обязан Жерару, – помолчав, отозвался Петер. – Я… не хочу жить с долгом в душе. Илона понимает.
– Значит, просто долг? А если станет выбор, кем пожертвовать – Жераром или Илоной?
– Зачем тебе это? – неожиданно жестко сказал Петер.
– Понять хочу. Не тебя, ты человек хороший. Вообще понять.
– Я готов отдать жизнь за его преосвященство, – сказал Петер. – И за Илону – тоже готов.
– А если выбор станет, за кого отдавать?
Идущий впереди Жерар с любопытством оглянулся. Оглянулся и Луи, даже оскалился в добродушной ухмылке. Верна моя догадка, он, как и Петер, был когда-то Жераром к жизни возвращен…
– За Илону, – сказал Петер. – Простите, ваше преосвященство.
– Не за что прощения просить, это в природе человеческой, и значит, угодно Господу, – отозвался Жерар. – У вас диспут о морали?
– Любить прежде всего надо Господа, – встряла Луиза. – А уж из этой любви проистечет все остальное…
И в этот миг все вокруг затопил низкий гул. Звука никакого не было, лишь наши шаги, голоса да шумное дыхание. Гул шел из камня, тряской отдаваясь в ногах.
– Землетрясение! – взвизгнул Петер. Все его страхи разом ожили, он рванулся, не глядя куда, я едва успел ухватить его за воротник и встряхнуть.
Все остальные застыли, оцепенев. С потолка с шуршанием сыпались песчинки и мелкие камешки. Не сильно так сыпались, бежать пока не требовалось.
Да и куда бежать, если нас под землей застигла подземная дрожь?
– Спаси и сохрани, – произнес Жерар, складывая руки святым столбом.
Дрожь утихала, казалось, слова епископа утихомирили недра земные, словно разгоряченную толпу.
Хелен едва слышно всхлипнула. Побелевший Маркус озирался, будто решая, к кому за спасением кинуться. Петер вяло дергался, безуспешно пытаясь освободиться от моей руки.
Но больше всего мне не понравилось поведение проводника.
Он был растерян. Крутил головой, не хуже Маркуса, вслушивался, потирал небритый подбородок. В пещерах проводник себя как дома чувствует, так неужели его ни разу не заставал подземный толчок? Ну если даже не заставал – неужели друзья-контрабандисты про такое ему не рассказывали?
Проводник быстро-быстро заговорил по-мадьярски.
– Переводи! – встряхнул я Петера. – Ну!
– Это не похоже на землетрясение, – слабым голосом пробормотал Петер, – мать вашу, не похоже, одиннадцать проклятых и Сестра-потаскуха, земля не так трясет!
Ну, с нервами у всех сейчас несладко было, но я едва себя сдержал. За такую безбожную брань я бы проводника всласть мордой по камню отвозил!
Луи, кажется, пришла в голову та же идея – он вопросительно смотрел на Жерара, крутя в руках свой святой столб. Но Жерар молчал, щурился, будто его посетила очень и очень неприятная мысль.
Проводник заговорил снова, и Петер опять перевел, уже немного оживая:
– Бежать надо, бежать быстрее. Это не земная тряска…
Гул прокатился снова. Будто бы сильнее… да и впрямь с потолка посыпалась щебенка, я вскинул руки, закрывая голову. И увидел, будто во сне, как Хелен поправила прическу и озабоченно достала из волос камешек размером с перепелиное яйцо. Хорошо, что крепкая коса была на затылке узлом скручена.
– Ровно двенадцать часов, – вдруг сказал Жерар. – Заброшенные каменоломни.
Все мне стало ясно.
Недооценил руссийский шпион нашу важность для Державы. Не догадался, с каким остервенением сонная мадьярская Стража кинется нас искать.
Проследили нас до театра, значит. Вытрясли из незадачливых контрабандистов всю душу, выяснили, куда и как мы ушли. Следом-то гнаться – шанс на успех невелик.
А вот пригнать саперов к заброшенным каменоломням, через которые мы неизбежно пройти должны, – это дело другое. Вот почему ровно в полдень все началось – как-никак армейская дисциплина. Легионеры здесь стоят хорошо вооруженные, граница рядом. И нехватки в порохе и динамите у них нет.
Хватит, чтобы все штольни обрушить, завалить камнями.
Вот до чего дошло. Совсем уже не важно, живыми нас взять или похоронить заживо.
Главное – из Державы не выпустить.
Любовь к Господу – она всегда перед любовью к государству отступает.
– Армия взрывает шахты, – надтреснутым голосом произнес Антуан. – Верно? Нам… нам следует торопиться.
И проводник, похоже, это понял. Крикнул – тут и перевода не требовалось и кинулся вперед.
Все мы – следом.
Может, со стороны это смешным бы показалось. В глухих подземных штольнях, темных и пустых, где даже летучие мыши брезговали гнездиться, металась без малого дюжина человек. Два фонаря как могли разгоняли тьму, но без проводника-мадьяра спастись было немыслимо. Только он знал, как выбираться из ловушки.
А взрывы все гремели, временами сливаясь в единый, отовсюду идущий грохот. Наверное, тут был десяток штреков, к поверхности ведущих, и у каждого сейчас работала бригада саперов. Бросали вниз пакеты со взрывчаткой… а может, заранее успели фугасы заложить, теперь лишь поджигают запальные шнуры…
В одном нам везло – каменоломни еще держались. Древние они были, сотни лет назад прорубленные. Никаких хилых деревянных подпорок, никаких крепей. Камень сам себя держал… пока держал. Отлетали мелкие камни, но своды пока не падали нам на головы.
Мелким камнем ударило в плечо Антуана.
Мелким – с кулак.
Старик охнул, приседая. До сих пор он старался бежать наравне со всеми, узость коридора в том помогала немало. Но тут у него подкосились ноги.
Арнольд, обернувшийся на звук, долго не раздумывал. Сгреб старого летуна в охапку, забросил на плечо, будто ребенка, и снова рванулся вперед. Пригибаясь, потому что ему и без того приходилось беречь голову от низких сводов.
Одно радовало – страх был, но паника еще не началась. Никто в истерике не бился, без чувств не падал, за сердце не хватался, дурным голосом не выл. Когда приходит настоящая беда и жизни грозит опасность – такое часто случается. Сам как-то видел: на ярмарке, среди шумного гулянья, свалилась молодая дамочка с карусели, с десятиметровой высоты. Так она на лету ногами за балку уцепилась, покачалась, будто циркачка на трапеции, и спустилась благополучно – несмотря на свой кринолин и ухоженные ручки! Раньше, быть может, при виде мышки в обморок падала – а тут чудеса акробатики проявила. Жить захочешь – с любым страхом справишься!
Мы, похоже, жить хотели.
Я бежал самым последним, пропустив вперед и Петера, и Фарида. Маркус так вообще вперед вырвался, поближе к Арнольду. Конечно, и я поднажать мог, но кто-то ведь должен был за всей толпой приглядывать.
Взрывы вроде как стихли, а проход не обрушился. Наоборот, стали попадаться ответвления, которые проводник упорно игнорировал. У меня понемногу стало отлегать от сердца. Прорвемся мы, прорвемся…
И тут ударило снова.
Первый раз в жизни мне довелось услышать, как трещит камень над головой. Будто сухая щепа трещит, змеится трещинами, и уже не песочек сыплется – здоровенные камни, хоть стену из них клади.
Один из камней вскользь прошел мне по спине. Еще чуть-чуть – и сломал бы хребет, а так словно толкнули в спину. Я полетел вперед, упал, вскочил – уже паникуя. Не приведи Сестра такое испытать!
Впереди упал наш проводник, выпустил фонарь – и что-то в нем разбилось. Вспыхнула керосиновая лужа, все метнулись назад. Луи налетел на меня, споткнулся и едва не ударил с разворота, будто хитрого врага, метнувшегося под ноги. Совсем ополоумел монах!
– Назад! – крикнул я. – Назад отходим.