Остров Русь - Лукьяненко Сергей Васильевич. Страница 12

Решив нарушить тягостное настроение молодежи, Иван-дурак крякнул и спросил:

– А не сыграете ли вы критику чего-нибудь новенького, свеженького, интересного?

Втайне дурак надеялся, что кто-нибудь продолжит былину бояна Вохи о нем. Но вышло по-другому. Гусли взял Кудряшкин, откашлялся и запел:

Кудряшкин откашлялся еще раз и смущенно объяснил:

– В последней строчке – это мораль. А когда богатырям головы отрубят, я еще немножко напишу.

Опрометью выбежал Иван-дурак из избы-читальни. Оттолкнул зеленоволосого, объясняющего Гнедку различия между галопом и рысью, и вскочил на коня. Выручать надо братьев-богатырей!

Глава шестая,

в которой Иван торгуется за полцарства

Догадлив был поп Гапон. Действительно, не прошло и часа после тайного визита Черномора к Владимиру, как в палаты княжецкие ввалились три богатыря. Покачиваясь и помогая друг другу не упасть, встали они пред ясны очи переодевшегося в полосатую пижаму Красна Солнышка.

Добрыня Никитич сделал шаг вперед и, галантно поклонившись, обратился ко владыке земли Русской:

– Дело в следующем, княже. Хотим в твою честь подвиг совершить. – Однако поклон не прошел ему даром: произнеся эту фразу, он оступился и рухнул на пол.

– Да ведь ты, брат, пьян! – вскричал князь якобы удивленно.

– Князь! – вопреки очевидности оскорбился за друга Илья. – Как ты мог подумать?! Добраня рынен! То есть, тьфу! Добрыня ранен. В бою с гвардейцами Гапона.

– С какими гвардейцами?! – изумился Гапон. – Нет у меня никаких гвардейцев!

– Нет, так будут, – уверенно заявил Алеша, – ты давно о своей гвардии тайно мечтаешь.

– Откуда знаешь? – подозрительно спросил Гапон.

– Телепатия, – объяснил Алеша.

– Телепатия! – взъярился князь. – Телепатия, говоришь?! У нас, между прочим, тоже телепатия! Вот она-то мне и подсказывает, что только что вы меня в кабаке собакой кликали!

– У тебя, князь, телепатия неправильная, – предположил Алеша.

– Да хрен с ней, с телепатией, – махнул рукой Владимир. – У меня тридцать три богатыря в свидетелях.

– И как же мы теперь, княже? – не очень вразумительно, но до крайности горестно спросил Добрыня, пытаясь подняться на четвереньки.

– Как, как, – столь же горестно ответил Владимир, – головы будем рубить, вот как.

– Головы рубить, эт' хорошо, эт' по-нашему, – встрепенулся уснувший было стоя Илья Муромец. – Кому рубить?

– А вам, кому же еще, – радостно сообщил Гапон. – Тебе первому.

Илья нахмурился, напряженно соображая. Наконец сказал:

– Не, мне не смогу. Размахиваться несподручно.

– А если кого другого попросить? – все с той же радостью в голосе осведомился Гапон.

– Другому не позволю, – подумав, ответил Илья, – а сам не могу. Несподручно.

– Не позволишь?! – с внезапной свирепостью взвизгнул Гапон. – А вот мы сейчас проверим! Эй, стража, взять их!

Стражники двинулись было опасливо к богатырям, но остановились, услышав обращенные к попу слова князя:

– А ты че это тут раскомандовался?! Мантию, жулик, выиграл, и все уже?! Вот заведешь свою гвардию, тогда и командуй! Понял? – И, повернувшись к стражникам, скомандовал сам:

– Эй, стража, взять их!

Стражники искательно посмотрели на Гапона. Тот незаметно махнул им рукой: мол, делайте. Стражники придвинулись вплотную к богатырям.

– Только тронь! – рявкнул Илья, выставляя перед собой меч булатный. Но меч перевесил, и Илья упал лицом в направлении вытянутой руки. И упал он прямо на все пытавшегося подняться Добрыню. Тот жалобно пискнул и затих. Затих и Илья. А еще через мгновение, обнявшись, они сладко посапывали на полу.

– Эх, ребята, – укоризненно протянул Алеша Попович и сел на пол рядом с ними.

Без сопротивления, как дрова, стража поволокла троицу прочь из тронного зала.

Гапон хотел что-то крикнуть вслед, но удержался и шепнул несколько слов князю. Князь согласно кивнул и крикнул вдогонку стражникам:

– В погреб их! И свяжите хорошенько! – А затем добавил, обращаясь к Гапону: – Казним на рассвете. Пусть проспятся. Негоже русских богатырей во хмелю казнить.

– Я всегда поражался твоей справедливости, Володя, – преданно глядя князю в глаза, сказал Гапон.

– Спасибо, Гопа, – жеманно поправил воротник пижамы князь.

– Вовка, – проникновенно продолжил поп, дружески положив руку князю на плечо, – а давай их все-таки прям сейчас казним. Куй, как говорится, пока горячо.

– Не, княжецкое слово менять не могу.

– Даже для меня?

– Даже для тебя.

– Жаль, жаль, – сказал Гапон задумчиво. Но тут же повеселел.

– Знаешь, – сказал он, – не люблю я эти зрелища, честное слово. Может, ты их без меня казнишь, а?

– А чего ж, конечно. Отдыхай.

– А точно казнишь?

– Ну я ж сказал!

– На рассвете?

– Обязательно.

Гапон благодарно пожал князю руку:

– Вот это я понимаю! Сказано – сделано! А я тогда пойду посплю, устал я чего-то от трудов государственных. Потом в баньку схожу. Потом, сам понимаешь, Алена у меня… К обеду только появлюсь, ладно?

– А чего ж, ступай, – разрешил князь. – Алена у тебя – ух! – Князь сжал кулак, демонстрируя хилый бицепс. – Славная! Привет передавай от свата.

– Непременно, Вова, непременно, – заверил поп. – Адью! – И, весело посвистывая, вышел вон.

…Влетев в свою поповскую избу, Гапон еще в сенях закричал призывно:

– Аленушка! Светик мой! Твой Гапончик пришел!

Огромная, на две головы выше его, мрачная бабища подбоченясь возникла в дверном проеме. Есть женщины в русских селеньях…

– Ну? – спросила она грозно.

– Аленушка, – с виноватой улыбкой сказал Гапон просительно, – собираться надо. Уезжаем мы.

– Куда это вдруг? – От презрительного прищура глаза Алены превратились в две синие щелки.

– Слушай меня, Аленушка, – зашептал Гапон. – Наконец-то пришло за батюшку твоего, Соловушку, отмщение. На рассвете Илюху, обидчика твоего, со двумя его сотоварищами лютой казнью Владимир казнит. А мы с тобой сейчас двинем к печенегам, обо всем об этом сообщим и к полудню с войском ихним уже и в Киев вступим. И стану я ханским на Руси наместником. Тогда и свадьбу сыграем. А?! Ловко я закрутил?!

Алена, онемев от возмущения, уставилась на Гапона. Наконец взорвалась:

– Ах ты змей подколодный! Ах ты тать окаянный! Русь-матушку продавать?! Да я тебя, гада!.. – И она выдернула из-под полы свою девяностопудовую кочергу, с коей не расставалась даже в постели.

– Ты ж моя упрямица, ты ж моя непослушница, – принялся ласково приговаривать Гапон, отступая в глубь сеней. А там, в сенях, на тот случай все уж приготовлено было. В одну руку схватив с вешалки рушник, в другую – с полки бутыль с наклейкой «Хлороформ», он плеснул зелья на ткань и, подскочив вплотную к Алене, сунул ей рушник в лицо.