Метромания - Майорова Ирина. Страница 11

То, что Шахов именует практичностью, другие наверняка сочтут прижимистостью и даже скупостью. Есть у Гавриловой такой – еще один – пунктик. Она копит деньги, отказывая себе в очень и очень многом. Редко покупает себе новую одежду, перешивая бабушкины и мамины платья и пальто, обувь выбирает самую дешевую, продуктами запасается только на рынке и в магазинах эконом-класса, и разница в пять рублей при выборе товара может стать для нее решающей. Большую часть зарплаты и все чаевые Катя меняет на валюту (в прежние годы – на доллары, теперь на евро) и складывает в тайник, местонахождение которого известно ей одной.

Полгода назад Андрей разбил чужую машину, на которой ездил по доверенности. Хозяин тачки, числившийся до ДТП в нормальных мужиках, будто озверел. Потребовал в трехдневный срок отдать ему пять штук баксов на восстановление «ласточки»; в противном случае обещал привлечь к решению вопроса знакомых братков. Шахов, зная, что у Катерины мертвым грузом лежит сумма, значительно превышающая требуемую, рванул к ней. Но Катя, выслушав просьбу, начала врать. Сказала, что отдала все деньги подруге, которой нужно было срочно делать взнос за купленную в кредит квартиру, иначе несчастную и ее детей ждала участь бомжей. Андрей видел, что она лжет, и испытывал жгучее чувство неловкости – не столько за Катю, сколько за себя, заставившего ее изворачиваться. И скупость ее он тогда оправдал. Девчонка в одиннадцать лет осталась сиротой, и это не могло не сказаться на ее характере. Не имея никого в этом мире, кроме старой бабушки, она рано поняла, что должна заботиться о себе сама и что ее страховкой в сложных ситуациях могут быть только деньги. Каждый раз, добавляя в тайник очередную сумму, Катя наверняка прикидывала, сколько времени сможет продержаться на накопленном, если ее свалит болезнь и она не сможет работать.

Червячок обиды зашевелился в душе Шахова чуть позже, когда он уже шел со своей бедой к Максу: «Сколько раз я ее на этой машине и к бабушке на кладбище возил, и на рынок стройматериалов, когда унитаз потек, а у духовки дно от старости провалилось… И тачку, и меня по полной использовала… а вот деньги понадобились… и ведь знает меня, знает, что отдал бы при первой возможности…»

Кривцов, выслушав друга, первым делом тоже вспомнил о Катиных «несметных сокровищах». Шахов покачал головой: «Уже спрашивал. Не дает». – «Давай я попрошу, мне не откажет», – предложил Макс. Андрей запретил: «Даже если не скажешь, что для меня, поймет. А мне ведь уже сказала, что денег нет. Зачем ее в дурацкое положение ставить?»

Деньги тогда Макс взял у матери. Мадам Кривцова даже не поинтересовалась, на что Андрею такая сумма, только велела, чтобы расписку написал.

Что касается Катькиных фобий, то Шахов не раз и не два пытался уговорить Гаврилову обратиться к врачу, приносил вырезки из журналов, распечатки из Интернета, в которых рассказывалось об имеющихся на вооружении психотерапевтов новых методиках. Но она только пожимала плечами: «Это же не болезнь, а так, заморочки характера». После недолгой, но ожесточенной борьбы с самим собой Шахов даже попытался привлечь к решению проблемы Макса: дескать, ты единственный человек, которого Катя может послушать. В ответ Кривцов хмыкнул: «Не грузись, Рюша! Катька напридумывала себе фиг знает чего, а скорее всего, просто интересничает. Цену набивает».

Андрей потряс друга за плечо: поезд подходил к их станции. До дома добирались молча. Макс, казалось, и на ходу продолжал дремать, а Андрей думал о чем-то своем.

Личное

Дома Шахов пожарил яичницу, сделал пару бутербродов. Съел все это, тупо глядя в телевизор. Налил себе еще один, третий по счету бокал чая и сел в кресло со сборником французских детективов. Из авторов, работающих в этом жанре, он признавал исключительно «лягушатников», считая, что только они способны не просто держать интригу до конца, но и с каждой главой все больше и больше взвинчивать напряжение. А эти их психологические хитросплетения, а сверхнеожиданная развязка!.. И при том, заметьте, каждое лыко в строку, никаких лирических отступлений и вторых планов, которыми грешат большинство пашущих криминальную ниву соотечественников.

В детективе, который он начал читать, фигурировали красивая богатая дама и ее вызывающе молодой супруг. Шахов уронил книжку на колени. Мысли перескочили на Людмилу Кривцову. Да, она тетка не промах! Рулит огромным торговым центром, зашибая в месяц… тысяч десять баксов, не меньше. Чуть не каждый день ходит в фитнес, потом в салон красоты, в солярий. Фигура как у девчонки-гимнастки, загар – будто только что с элитного курорта. Да, собственно, так оно и есть. Сколько раз в году мадам Кривцова мотается во всякие Эмираты, на Карибы и Майорки? Раза-то три – точно. Конечно, при таком укладе ей молодой и нужен. Чтоб кровь обновлять-будоражить, чтоб драл ее каждую ночь. Другая б ограничилась юным любовником, но мадам Кривцова решила пойти дальше – под венец собралась. Сколько ей сейчас? Сорок пять? Если бы у Макса с Ксенией все сложилось, могла бы уже бабушкой стать… Ха, Людмила Кривцова – бабушка! Да когда она рядом с Максом идет, никто не дотумкает, что это мать и сын. И не потому, что больно молодо мадам Кривцова выглядит для родительницы такого великовозрастного дитяти, а потому, что такие, как Людмила, с материнством вообще не ассоциируются. С пеленками, катанием по двору коляски, проверкой уроков, мельтешением у окна в ожидании, когда сынуля-старшеклассник, нацеловавшись с подружкой, заявится домой. Да в биографии Людмилы ничего этого, собственно, и не было! Макса растила бабушка по отцу. Она и стирала, и варила, и проверяла, и до полуночи не спала – переживала. А мадам Кривцова в это время делала карьеру. Может, поэтому у них с Максом отношения как у дальних родственников. Дежурные перезвоны раз в неделю, в праздники заскочат один к другому, подарки сунут – и адьё. И Макса не поймешь: то ли он рад, что они с матерью каждый сам по себе, то ли все-таки чувствует себя обделенным. Вот и сегодня, когда говорили про то, что она замуж за этого своего Георгия собралась. С одной стороны, Макс вроде как гордится своей маман, а с другой – в его голосе явственно слышится горечь…

Мама Андрея была совсем другая. Она бы ни за что не позволила себе крутить роман с человеком, который почти на десять лет моложе. Она вообще после развода с отцом поставила на личной жизни крест, и все ее интересы были сосредоточены на сыне. Порой Андрей тяготился такой опекой: мать встречала его из кино или с дискотеки, проверяла, выглядывая с балкона, надел он шапку или засунул в рюкзак, звонила школьным учителям с расспросами, насколько серьезно сын относится к предметам, которые ему предстоит сдавать на вступительных экзаменах. А ее манера жестко контролировать окружение Андрея! Каждый появлявшийся рядом с сыном человек подвергался тотальной проверке. Мать собирала о нем информацию, не слишком заботясь о конфиденциальности. Андрей бесился, требовал оставить его друзей в покое и дать ему возможность самому распоряжаться своей жизнью. Как-то во время очередной ссоры он бросил матери в лицо: «Ты все время твердишь: „Я живу только для тебя!“ А кто тебя просил об этом? Я? Нет! Неужели ты не понимаешь: твоя забота мне как петля на шее!»

Мама умерла, когда ей было сорок семь. Всего на два года больше, чем сейчас Кривцовой. Но выглядела она гораздо старше Людмилы. А в последние месяцы, когда болела, и вовсе стала похожа на старушку. Андрей хорошо помнил, как пять лет назад, вернувшись с кладбища в пустую квартиру, сидел в кресле и плакал. Но ни тогда, ни сейчас даже самому себе он не признался бы, что это были не только слезы утраты, но и слезы облегчения.

Воспоминание о матери подняло в душе Шахова волну ожесточения. На кого он злился? На мать? На себя? На Кривцову? Разбираться и уточнять он не хотел. На него вдруг навалился сон, тяжелый и плотный, как старое одеяло со свалявшейся ватой.