Паника-upgrade. Кровь древних - Мазин Александр Владимирович. Страница 29

Тенгиз принюхался: вроде обыкновенный табак. И на том спасибо.

Лоре недавно исполнилось девятнадцать, и она считала себя настоящей светской львицей. Если бы это было так, она никогда не стала бы подругой Тенгиза. Он не любил законченных стерв. Зато ему очень нравились такие, как Лора Кострова. Красивые, неглупые, ухоженные девчонки из обеспеченных семей с традициями.

Впрочем, для Лоры традиций не существовало. Она была выше этого.

Перекинув длинную тонкую ножку через подлокотник, Лора грациозно потянулась и сообщила:

– Хочу холодного пива!

Тенгиз напомнил себе: ни поза девушки, ни ее нагота не являются приглашением заняться любовью. Даже у себя дома Лора надевала трусики только из уважения к родителям.

– «Новое поколение выбирает секс и кокс», – с пафосом заявляла она.

В дверь постучали.

– Накинь халат, – попросил Тенгиз.

Лора фыркнула и крикнула по-английски:

– Войдите!

Важный, как монарх, негр в белом смокинге внес заказ. Осведомился, есть ли пожелания, с царственным лицом принял долларовую бумажку-чаевые и отбыл, никак не отразив лицом факт присутствия в апартаментах голой белой девушки.

Это было тем более забавно, что некая другая часть его тела, не столь вышколенная, ясно продемонстрировала: Лора не осталась незамеченной. И еще он забыл открыть шампанское.

– Не удивлюсь, если тебя изнасилует здешний лифтер, – заметил Тенгиз, когда за посыльным закрылась дверь.

– Это будут его проблемы. – Лора уронила на подлокотник палочку пепла.

Ей было совершенно наплевать, какими глазами смотрит на нее прислуга. В этом проявлялись остатки ее аристократизма.

Тенгизу это нравилось, хотя он никогда не сказал бы об этом вслух.

Откупорив бутылку пива, он бросил ее девушке.

– Жалеешь, что взял меня с собой? – спросила Лора.

Ход ее мыслей был загадкой для Тенгиза.

– Как можно? – усмехнулся он, наливая себе шабли. – Ты ведь спасаешь меня от СПИДа. Иди-ка сюда!

Лора погасила сигарету, поднесла к губам горлышко бутылки…

Зовя ее, Тенгиз каждый раз заключал сам с собой пари: придет или нет?

Пришла. Выскользнула из кресла, опустилась на ковер рядом с Тенгизом, положила голову ему на колено, взглянула снизу.

Ее синие глаза казались черными в слабом свете бра.

– Скажи мне, Саянов, ты способен на настоящую романтическую любовь?

– Конечно, – улыбнулся Тенгиз.

– Докажи!

– Балладу или романс?

– Балладу!

Тенгиз улыбнулся. Это была их собственная игра. С тех пор, как он узнал, что по-настоящему возбуждает его подругу.

Во поле растет чертополох.
Был бы музыкантом, да оглох.
Был бы богомазом да ослеп.
…А герой въезжает на осле.
А герой (глаза его горят)
На осле въезжает в стольный град.
Он чудное имя взял – Гийом,
И рубаха пестрая на нем…

– произнес он торжественно. Да, Тенгизу было известно, чем ее пронять. Его голос – вот что было для малышки лучшим афродизиаком.

Слегка изменив тембр голоса, Тенгиз продолжал:

Раньше он был жилист и горбат.
Раньше у него был дом и сад,
Земляки и, кажется, жена.
А теперь вот – дудочка одна…

И снова, обычным голосом:

Во поле растет трава овсюг.
Угадай-ка: в помощь, а не друг.
Угадай-ка: родич, а не брат.
На героя праздничный наряд.
Он, герой, для всякого хорош.
На героя, правда, непохож.
А осел трусит, не торопясь,
Пух летучий втаптывая в грязь.

И опять – более высоким:

Во поле растет дурман-трава.
Ты уж, верно, начал забывать,
Как она смеялась… Как легка
На ладони тонкая рука…

Пальцы девушки сжали его руку. Лора Кострова была настоящей женщиной. Если знать ее маленькие слабости. Тенгиз знал. И сейчас его голос заставил ее дрожать:

Во поле растет полынь-трава.
– Что же, братец, в пепле голова?
Помер кто из близких?
– Ближе нет.
Я усоп. Восплачьте обо мне!
Но герой смеется и – цок-цок
На осле. А рядом озерцо.
Вдоль погоста едет, не спеша.
У него улыбка хороша.

Там, где влажные волосы Лоры касались обивки, на коричневом плюше кресла оставались темные пятна. Тенгиз поднял девушку и, усадив к себе на колени, поцеловал твердую ложбинку между грудей.

Во поле растет… Ан не растет!
Только пыль колючая метет.
Только темный холмик впереди.
Вот лежит… И дырочка в груди.
А осел трусит по мостовой.
Он, герой, веселый и живой.
У него ни денег, ни родни,
Но зато сам Бог его хранит.

– Представь, – сказал он, – это написал мой прадед. Пятьдесят лет назад.

– Саянов… – шепнула Лора.

– Что?

– Возьми меня скорее…

Из открытой двери на веранду в номер текла жаркая африканская ночь. Холодный воздух из кондиционера струился понизу, поэтому здесь, на ковре, было прохладно.

– Ты кое-что забыл… – сказала Лора.

– В смысле – предохраняться?

– Вывесить табличку «Не беспокоить». Если сейчас войдет какой-нибудь чернокожий…

– Как войдет – так и выйдет, – слегка охрипшим голосом произнес Тенгиз. – Это «Хайатт», а не общежитие на Малой Бронной.

В общежитие на Малую Бронную они поехали после ночного клуба. Прошлым летом. В большой студенческой компании. С этого все и началось…

– Разве тебе там было плохо? – спросила Лора. И мурлыкнула, когда он провел рукой по ее спине.

– Здесь – лучше.

– Да, – согласилась она. – Здесь лучше. Там было слишком жарко. А здесь – кондишн… Хорошо быть богатым!

– Да ладно, – сказал Тенгиз. – Разве это богатство? Так, пара тысяч долларов.

– А я вот люблю деньги, – сказала Лора. – Это, наверное, наследственное. Знаешь, кто у меня прадедушка по материнской линии?

– Купец? – предположил Тенгиз.

– Не-а. Раввин.

– Не вижу связи, – заметил Тенгиз.

– Ну как… Он же – еврей. Очень уважаемый, между прочим. Сейчас в Израиле живет.

– В гости хочешь заехать?

– Да нет. Я его почти не знаю. Да он и старенький совсем. Ему почти девяносто. Он уж и делать ничего не может – только молится.

– Занятно, – произнес Тенгиз.

– Ну не знаю! Лично я ничего занятного в старости не вижу.

– Да я не о том, – сказал Тенгиз. – У меня прадеду тоже почти девяносто. И тоже священник. Иеромонах.

– Ты ж говорил, что он – какой-то там страшно секретный полковник? – возразила Лора.

– Это не тот, другой был полковником. Это мамин дед. Он меня крестил, кстати. Я когда маленьким был, мама меня часто к нему возила.

– А теперь?

– А теперь я у него редко бываю. Отец не одобряет. Говорит: не хватало еще, чтобы его единственный сын монахом заделался.

– Слушай, а если он – монах, то как он может быть твоим прадедом? – спросила Лора.