Разбуженный дракон - Мазин Александр Владимирович. Страница 72

Утреннюю экспедицию в Лес Торс возглавил лично. Она закончилась еще плачевней первой. Погибла половина смельчаков. Причем четверых убил Пурпурный Стрелок [27]. Буквально за одно мгновение. Несколько шагов по Лесу обходились в человеческую жизнь. Обратно группа возвращалась по дороге, но и там был потерян человек. Бесследно исчез шедший последним.

К вечеру второго дня в живых осталось двадцать два ссыльных. Внутри частокола их тоже подстерегала Смерть, но здесь она была не такой жадной, как в джунглях.

В лагере был колодец. Была выгребная яма с наглухо запирающейся будочкой. Был небольшой запас сушеных плодов и вяленых бананов. Все. Слишком мало для того, чтобы накормить почти две дюжины мужчин. За два дня удалось подстрелить одиннадцать медовниц, но их мяса не хватило бы и на троих.

Ночью умер еще один ссыльный. Что с ним произошло, было непонятно, но лицо его посинело, а язык вывалился наружу, как от удушья.

Утром Торс с тремя добровольцами снова сделали вылазку. Они отошли не более чем на тридцать шагов, быстро собрали в мешки слизней и два десятка крабов и через пять минут возвратились. Без потерь.

Разобрав на дрова дверь одного из бараков, ссыльные запекли слизней, совершенно несъедобных в сыром виде, и впервые за три дня поели досыта. Воодушевленный успехом, Торс предложил повторить вылазку. Но на сей раз боги не благоволили им. А может быть, охотники ушли слишком далеко от лагеря.

Оставшиеся услышали громоподобный рев и истошные крики.

Никто не рискнул броситься на помощь. Лишь один из конгаев подошел к воротам, чтобы открыть их, если понадобится. Не понадобилось.

Ночь прошла без происшествий, но трижды совсем рядом с частоколом раздавался рев. Такой же, какой слышали они днем, когда погибли ушедшие в Лес.

– Хорахш! – перешептывались конгаи.

Сына Асхенны раздражали их приглушенные голоса, боязливость, испуганные лица. Он удивлялся, как за несколько дней Гибельный Лес превратил сильных, отважных мужчин в кучку трусов. Конечно, не все вели себя так: кое-кто отделился от общей группы. Но таких было меньшинство.

Светлорожденный устраивался на ночлег отдельно от других. Он отодвинул свою лежанку от стены, окопал канавкой, а вокруг набросал сухой травы. Рядом положил кинжал. Он был уверен: если паук, крыса или еще какая-нибудь тварь захочет подобраться к нему – он услышит и прикончит гадину.

Ночью он спал. Хотя часто просыпался: какофония звуков за частоколом – вопли, безумный смех, рев, хныканье – могли бы разбудить и мертвеца.

На северянина обращали мало внимания. После гибели Торса каждый занимался лишь собственной участью, и ни у кого не возникало желания взять на себя ответственность за других.

Нор обратил внимание на двух ссыльных. Один из них явно помешался. Он отказывался даже от той крохотной доли пищи, что полагалась ему, и все время бормотал про Равахша, его гнев и необходимость жертвы.

Второй, маленький жилистый конгай, сам то и дело бросал на светлорожденного внимательные взгляды. Он был лет на пять старше северянина и показался тому достаточно дружелюбным. Но светлорожденный еще не решил, как будет действовать. Потому выжидал и не спешил знакомиться.

Днем ссыльные бесцельно разбрелись по лагерю. Выйти за частокол никто не отваживался.

Маленький конгай сам подошел к сыну Асхенны.

– Хочешь попробовать? – Он показал пригоршню грибов, синих, с пурпурными пятнами.

Светлорожденный покачал головой:

– Нет, спасибо! Они могут быть ядовиты!

– Верно! – сказал конгай.– Они и впрямь ядовиты. Но если подержать с полчаса над огнем – яд уйдет. А если денек на солнце – можно получить сладостное забвение на целую ночь. Но нам ведь это ни к чему?

Он улыбнулся, откусил кусочек гриба, прожевал и проглотил.

– Ты сказал, они ядовиты? – заметил Нор.

– Мне не повредит.

– Ты – маг?

– Нет! – Конгай тихо рассмеялся.– Я всего лишь деревенский лекарь. Немного понимаю в колдовстве, ровно столько, чтобы сделать из яда лекарство!

– Ты умрешь последним из нас,– предположил светлорожденный.

– Надеюсь, что нет!

– Надеешься?

– Мне было бы скучно одному. А потом, я хочу пожить подольше. И думаю, что выживу. Даже здесь…

– Почему? – поинтересовался светлорожденный, тешивший себя сходной надеждой.

– Кто-то же построил этот лагерь! Пойдем, поедим! Меня зовут Набон.

– Нор,– сказал светлорожденный.

Грибы нельзя было назвать деликатесом, но, посыпанные солоноватым пеплом, взятым из костра, они стали вполне съедобными.

Кое-кто из конгаев остановился неподалеку, следя за их трапезой. Некоторые покачивали головами, но никто не пытался отговорить. Умрут – двумя ртами меньше. Выживут – значит, грибы съедобны. Набон и северянин не отравились. Тогда четверо конгаев, ни слова им не сказав, набрали грибов и разведя огонь из остатков барачных дверей, стали их жарить.

– Они не отравятся? – спросил светлорожденный.

– Не знаю,– беспечно отозвался маленький конгай.– Ты хочешь, чтобы я их предупредил?

– Да, знаешь ли…

– Хорошо,– Набон поднялся и подошел к костру. Вокруг, с жадностью глядя на нанизанные грибы, сидели четверо мужчин.

Набон что-то сказал им, но те закричали возмущенно и сердито.

Маленький конгай покачал головой и вернулся к светлорожденному.

– Они говорят: я хочу сохранить грибы для себя,– сказал он.– Признаться, я такого и ожидал. Пусть едят.

– Они умрут,– равнодушно сказал светлорожденный.

– Да. Но даже если они выживут сейчас – то умрут чуть позже. Не думаю, чтоб такие выжили в Гибельном Лесу! Им даже в наших горах не протянуть долго!

– Кстати, откуда ты? – спросил сын Асхенны.

– Мое селение – у подножия Закатного хребта, около города Сиул. Знаешь, где это?

– Нет. Но я тоже родился у подошвы горы! У нас, в Хольде.

– Ага! – Конгай протянул ему сухую ладошку, которую Нор с чувством пожал. С каждой минутой Набон ему нравился все больше.

Четверо конгаев, съевших неизвестные грибы, не умерли.

Но были очень близки к тому, чтобы умереть. Только к вечеру кровавый понос и рвота у них прекратились, и бедняги смогли забыться. Им повезло: яд начал действовать после первого же проглоченного куска.

Следующая ночь также прошла без потерь. Но всех, кроме Набона с светлорожденным и четверых отравившихся, мучил жестокий голод. И это было похуже, чем рев хорахша за частоколом.

Два товарища поставили лежанки рядом и спали спокойно.

Утро ничего хорошего не принесло.

Спятивший конгай, тот, что поминал Равахша, нашел себе товарищей – тех, что поели ядовитых грибов. Они шептались, поглядывая на Набона и светлорожденного, а потом один из конгаев удалился в барак и долго лязгал там железом.

Двое друзей устроились в тени стены.

– Парни что-то затевают! – проговорил маленький конгай.– И это мне не нравится: я не слишком хорошо обращаюсь с оружием.

– Зато я обращаюсь с ним хорошо! – заверил его Нор.– Не тревожься.

А к затевающей что-то компании тем временем присоединились еще четверо. Затем еще трое. Ссыльным совершенно нечем было заняться. Они подсаживались к образовавшейся группе, слушали, что бормочет помешанный.

«А может, не такой уж он и помешанный?» – подумалось светлорожденному.

Незадолго до полудня время разговоров истекло.

Пятеро здоровенных конгаев двинулись к двум товарищам.

– Равахшу нужна жертва! – заявил один из них, выставив мощный подбородок.

Нор подумал: имеют в виду его. Но здоровяк ткнул пальцем в маленького Набона. Он говорил на конгаэне, который светлорожденный знал не так уж хорошо, но фраза была понятна, и жест достаточно красноречив.

– Что же вы собираетесь со мной сделать? – дрогнувшим голосом спросил лекарь.

– Душа твоя уйдет к Равахшу! – разъяснил второй конгай.– Душа – Равахшу, а тело – нам, его слугам! Так сказал этот! – Повернувшись, он показал на помешанного, сидящего на земле в двадцати шагах.– Хусон – слуга Равахша. Потому он здесь, в его царстве!