Я – инквизитор - Мазин Александр Владимирович. Страница 55

– Да я и так его знаю,– улыбнулся Андрей.

– Ой не знаете,– лукаво отозвалась женщина.– Разве – самым краешком. Это ведь не то прошлое, что после рождения, а то прошлое, что – до! Заглядывайте, Андрей! Зимой я обычно дома.—

И подтолкнула его в коридор, не дав возможности ответить.

– Ну как? – на всякий случай спросил Ласковин, когда они спускались по лестнице.– Чисто?

– Бог знает,– неопределенно ответил отец Егорий.– Будет время – откроется. Может, еще разок наведаемся.

– Я не против,– сказал Ласковин.– Готовит она хорошо! – И засмеялся.

Они вышли из подъезда, и обрадованный ветер взвил вокруг них карусель колючих льдинок.

– Надо было Петю взять,– сказал Ласковин.– А то что он голодный сидит?

– Нечего его в наши дела мешать! – отрезал отец Егорий.

– Ну а теперь, когда вы ее проверили? – поддразнил Андрей.– Блины там еще остались!

– А ты ему предложи! – усмехнулся Игорь Саввич.– Только как бы тебе самому машину назад вести не пришлось: женщина одинокая, народ вы слабый, грешный…

– Нет уж! – сказал Ласковин.– Дома поест.

В такую погоду я предпочитаю на заднем сиденье спать!

– Все-таки я к священнику здешнему наведаюсь,– сказал отец Егорий.– Завтра.

Но завтра съездить во Всеволожск ему не пришлось. Когда они вернулись, Степаныч заявил, что на завтра назначен очередной банкир-благотворитель. Днем. А вечером, как обычно, нравственная беседа с членами общины.

– А сам с банкиром не можешь? – спросил недовольный отец Егорий. И Смушко, в двадцатый, наверное, раз, терпеливо объяснил. В нем, в Григории Степановиче, банкир видит такого же бизнесмена, как он сам. Иное дело – отец Егорий. А деньги нужны. Как раз есть возможность купить шведскую экспресс-лабораторию…

– А сам, сам что – не можешь оплатить? – ворчал недовольный Потмаков.

– Могу,– соглашался Степаныч.– Но не все.

А когда в деле много солидных людей, само дело становится солидней. Да и о душах их следует побеспокоиться! Пусть жертвуют на благое дело!

Глава тринадцатая

На следующее утро Ласковин, предоставленный самому себе, проспал до девяти. Разбудило его солн-це. Спустившись вниз, он в плавках выскочил во двор и, подражая отцу Егорию, нырнул в сугроб. Но сразу же вскочил и понесся по снегу, высоко задирая колени. Подошвы жгло как огнем. Охранник из пристройки помахал рукой, показал на небо: долго спишь!

Побрившись, Андрей отправился завтракать. Столовая, построенная метрах в тридцати позади дома, открывалась в одиннадцать, но Андрея, разумеется, накормили. Женщины-повара строили ему глазки, однако явно поухаживать за «симпатичным молодым человеком» не решались (как же, правая рука батюшки!). Для Степаныча этот «интерес» был неисчерпаемой темой для шуток. Но – корректных. Пошлостей отец Егорий не любил:

услышав, громовержествовал долго и свирепо.

Поварих, кстати, пытался заменить монашенками, но не вышло. Все осталось по-прежнему, и Ласковин мог рассчитывать на обед-завтрак-ужин в любое время суток. Впрочем, если кто-то из «приписанных» к столовой детишек приходил в неурочное время, за порогом его не держали, но выдавали, как правило, «сухим пайком». Всего за столовой числилось двести восемнадцать человек. И каждого кандидата Степаныч с отцом Егорием отбирали лично: лучше с толком помочь одному, чем без толку – троим.

Поев, Ласковин вернулся в дом, убедился, что никаких поручений ему не оставлено, и решил съездить на Комсомола, в зал.

– Андрюха! Блин! Душа пропащая!

– Митяй!

Ласковин не успел надеть вторую борцовку, как оказался в полуметре от пола.

– Отпусти меня, медведь гималайский! – потребовал он, пытаясь отделиться от могучей Митяевой груди. Удалось это далеко не сразу.

– Ты где пропадал, урод хищный? – закричал Митяй, продолжая тискать Андрея на манер массажиста-мануала.– Ёш тебя через коленку! Ни слуху ни духу!

Это было преувеличением. Как только отец Егорий договорился с «тобольцами», Ласковин позвонил другу, проинформировал: все путем. В целом. Увидимся – расскажу. Увиделись.

– Пошли в зал,– предложил Ласковин.

Двое «молодых», тоже переодевавшихся, развернули уши на манер пулковских радаров.

Андрей прикрыл шкафчик, не запирая (здесь не воруют), и подтолкнул друга вперед.

– Народу много?

– Наших – раз-два, и все. И шелупони человек десять. Гусь группу набрал, бабки делает.

В зале горели лампы. Хотя снаружи было солнечно, закрашенные окна пропускали свет скупо. Да и сам зал был длинный, как кишка (окна, естественно, в торце), складское помещение, арендованное сразу на десять лет по дешевке. Но оборудован классно. Зеркала, макивары двенадцати видов, тренажеры, станки для растяжки, в том числе вибрационные. Старые бойцы, из тех, что «поднялись» в последние годы кто на чем, не поскупились. Сам Ласковин тоже вкладывал пай. Сколько мог. Хотя с него никто ничего не требовал. Фиксированная плата была только у новичков. Причем у «прикладников» в три раза выше, чем у «спортсменов», хотя тренировали и тех и других одни и те же люди, а программа если и отличалась, то только антуражем. К слову сказать, Вячеслав Зимородинский брал дешевле, а обучал на три уровня лучше. Вот только Слава с разбором брал, а «международный» чемпион Гусев (третье место на турнире в Молдове, где в его весе оказалось всего четыре претендента) принимал всех. Интересовался только, куда: в прикладную, в спортивную или оздоровительную.

– И где ж ты теперь, Андрюха? – спросил, вернее, прошипел, потому что свирепо тянул ногу на йоко-гери, Митяй.

– Работаю с одним человеком. С хорошим человеком,– уточнил Ласковин.– Не из этих.

– Да? – В голосе Митяя сквозило недоверие.– А говорили: за тебя «федералка» вступилась.

– Что еще говорили? – спросил Ласковин.

– Говорили, ты у «тобольцев» полный беспредел учинил. Целый филиал бойцов раздраконил, а сам филиал взорвал к ешкиной бабушке! Ласка, блин! Мог бы и меня в долю взять: друг я тебе или нет?

– Не обижайся, Митяй. Тебя – нельзя, у тебя – семья. И реально все не так бравурно, как ты сказал.

– Но хазу на Мастерской ты взорвал?

– Сжег,– сказал Ласковин.– И потом меня гоняли, как таракана по коридору.

– Врешь ты,– уже без обиды сказал Митяй.– Конь сначала орал, что бефстроганов из тебя нарежет и собакам скормит, а теперь: «Что же это Андрюша Ласковин к нам не заглянет? Такие люди мне нужны. Ты скажи ему: скупиться не буду!»

– Ты и сказал,– отметил Ласковин.

– Не вернешься,– констатировал Митяй.– Жаль. Мало мы с тобой поработали. Ну да для тебя теперь «Шлем» – детская горка! Позавчера я у Крутилина деньги забирал, а он мне говорит: «Ну как там Спортсмен?» – «Какой спортсмен?» – спрашиваю. «Тот самый,– говорит,– что с тобой в паре работал. Крутой чел!» Даже Крутилин, торгаш чайный, тебя теперь знает. Поднял ты мой авторитет, Андрюха! – Митяй засмеялся.

Андрей же чем больше слушал треп Митяя, тем меньше это ему нравилось.

– Абрек сказал: прушник ты! Сказал: «бэшки» тебя отмазали. Гришавин даже землю рыть не стал: снял с тебя все без вопросов. Еще сказал, что ты… – замявшись,– дурак. Но почему – не сказал. Почему ты дурак, Андрюха? – Ухмыльнулся.

– По определению,– буркнул Ласковин.– Хватит тебе ногу задирать. Не было у тебя растяжки и не будет. Пошли поработаем. Легонько, на касание.

Митяй был для Ласковина партнером привычным. И легким. По скорости. Зато по «фактуре» – очень подходящим. Большой, тяжелый, руки-ноги длинные. Достать – только на тактике. Но у Андрея был коричневый пояс (если не выше), а у Митяя – хороший зеленый. Приличная разница. Зато каждая нога Митяя – как две ласковинские. Как пойдет май-гери лепить – только держись.

Поразмявшись, передохнули, натянули «доспехи». Такие бы в прежние времена! А то хромали на обе ноги после каждой тренировки. Впрочем, может, и к лучшему, что не было. Осторожней были и «набиты» несравненно лучше, чем теперешние «годки». У Зимородинского ученики и сейчас без шлемов и накладок работают. Не говоря уже о «броне». И это правильно. Для новичков. А Ласковину и Митяю проще в полный контакт работать, вдобавок «доспехи» эти – как утяжелители на ногах.