Мужская работа - Нестеров Михаил Петрович. Страница 13

– Если бы не этот долбаный Альбац, плакала бы по Рощину контрразведка, – обронил Холстов.

Настроение у подполковника было неважное.

13

Борис Рощин допивал вторую бутылку шабли, когда мимо его столика, расположенного в уютной кабинке ресторана, снова прошла элегантно одетая фру. Прямые короткие волосы, достаточно широкие плечи, которые стереотипно заставили российского дипломата заподозрить в незнакомке итальянку, однако матовый аристократичный цвет ее лица больше подходил северянке: норвежке, шведке или датчанке. Но в первую очередь обращали на себя внимание ее стройные ноги, обтянутые телесного цвета чулками.

В отеле «Шератон», расположенном на Вэстербругэде в самом центре города, можно встретить кого угодно. Особенно в холле и здесь, на четвертом этаже, где раскинулся роскошный ресторан, поделенный на секции, отделанные под дерево, где названия блюд в меню значились на трех языках. Рощин сделал заказ на датском, но от этого не изменился ни вкус шабли и черной икры, ни йодистый запах морского салата. Настроение у вице-консула российского посольства было ни к черту, отсюда и такие злые и нелогичные мысли. Нет, он не «заливал горе», свалившееся на него, в противном случае заказал бы вместо шабли водки и пару соленых огурцов на закуску.

«Штерн, сука! Какая же ты сволочь!» Нескончаемые ругательства в адрес сального еврея не ложились на звучавшую в ресторане песню Дэвида Берна «Like Humans Do», но отражали настроение Бориса. «Я работаю, я сплю, я танцую, я умер», – пел Дэвид. Да, все так, Рощин работал, спал с хорошенькими женщинами и мускулистыми мужиками, осталось станцевать последний танец и умереть.

– Юноша, не угостите даму сигаретой? – прозвучал совсем рядом красивый грудной голос. Действительно, Борис, как говорилось ранее, всегда любил хороший женский вокал, а голос незнакомки прозвучал в меру синтезированно. Наверное, оттого, что слова были произнесены не на «универсальном» английском, а на безукоризненном немецком – языке, который лучше всех ложился на музыку, заставлял понимать смысл не ушами, а телом.

– Битте, фрау, – отозвался Рощин, решив подняться из-за столика: дама стояла в паре шагов от него.

– Ждете кого-нибудь? – Ухорская вытянула из пачки «Мальборо» сигарету и прикурила от зажигалки соотечественника.

«Да», – хотел сказать Борис, чтобы спровадить из кабинета непрошеную гостью, но не осмелился. Она не походила на проституток, оккупировавших «Шератон», также не было в ее взгляде и раскованных движениях признаков искательницы приключений. А точнее – развлечений. Она казалась загадкой для Бориса, не походила на светскую львицу, случайно забредшую в ресторан; дама в черном вечернем платье и, кажется, не обременена бюстгальтером, подкрашенные ресницы, наложенные тени, полные губы в светло-коричневой помаде.

– Нет, – ответил на ее вопрос Рощин. – Я никого не жду.

Борису показалось, что ее выразительные губы выразили легкую досаду и удивление. Он понял, что его ответ стал причиной ее переменившегося настроения. Что ни говори, ответил он недипломатично: «Я никого не жду». Такой фразой можно и прогнать. Пока он не подумал о том, что дама, назвавшая его юношей, буквально навязывает ему свое общество.

– Пожалуйста, фрау, садитесь. Шампанского? – спросил он, стоя позади Ухорской и пододвигая стул.

Хмель, шумевший в голове вместе с ненавистной фамилией Штерн, стал выветриваться, тому способствовала улыбка гостьи. Она отчего-то напомнила Рощину его мать, красивую моложавую женщину; несмотря на вечерний туалет, в Ухорской угадывалась строгость. Что еще? Если бы Борис смог лицезреть Полину Аркадьевну в форме с погонами подполковника ВВС, сидящую за столом в одном из кабинетов Главного разведывательного управления, то увидел бы больше: властность и неприкрытую иронию в ее красивых глазах.

Подзывая официанта, Рощин подумал: «Уникальный случай». Подумал в ущерб себе и тут же помрачнел лицом.

– Человек, которого я жду, так, видимо, и не придет. – Полина стряхнула пепел и положила локоть на стол. – Поганое настроение. Почему вы один?

– Так я отдыхаю от работы. – Борис сопроводил слова неопределенным жестом руки. – Большой коллектив, суета, шум.

– Вы работаете в банке, – констатировала Ухорская.

Рощин понял ее: глаза, которыми женщина выразительно обвела сервировку стола, намекали не на мотовство, но указывали на обратное – бережливость или экономию.

– К сожалению, не часто приходится бывать здесь. Пару раз в месяц. – «Зачем я оправдываюсь? – думал Рощин. – Какое мне дело до ее намеков? Пусть угощается шампанским и убирается к дьяволу. Поджидает своего друга с кем-нибудь еще, только не со мной. Не хватало появления ее дружка именно в эту минуту».

Рука Бориса, потянувшаяся к бокалу, дрогнула. Поздновато, но он все же подумал о провокации. Что, если это снова происки ублюдка Штерна? Если да, то изощренные донельзя. Эта тварь могла специально подослать дамочку, чтобы в очередной раз поиздеваться. Только поиздеваться, унизить, еще раз показать ему его место в этой жизни с позиции своего положения хозяина на этом праздничном европейском базаре.

«Господи, какой бред я несу…»

Однако, поднимая бокал, бросил взгляд на сумочку незваной гостьи. Явно новая, плоская, сделанная из полированной кожи, она была полуоткрыта. Если там диктофон, пусть записывает всякую дребедень.

Кентавр.

Опять это слово всплыло в голове Рощина и трансформировалось в уродливое и похотливое создание, не гнушающееся ничем.

– Zeit zu leben, Zeit zu sterben (Время жить, время умирать), – с этими словами, произнесенными в стиле короткого спича, Рощин залпом выпил бокал шампанского.

– Простите?

– Не хотите потанцевать? – издевался над собой Борис, словно после этого предложения он действительно вознамерился удавиться.

Держа одну руку на талии партнерши, а другую на ее спине, он, внезапно захмелевший и от порции шабли, и от своего смелого поступка, жаждал увидеть растленные глаза проституток, их пальцы, указующие на него, услышать их дикий смех, похожий на ржание неоднократно объезженных кобыл. Вряд ли кто-то, кроме нескольких мужчин, окидывающих оценивающим взглядом стройную фигуру Ухорской, обращал на танцующую пару внимание: видный парень, красивая женщина. Болезнь, обостренная жестоким выпадом Штерна, прогрессировала на глазах. Жизнь – дерьмо, судьба – сука, бога нет.

– Поднимемся ко мне в номер?

– А почему бы нет! – Рощин прятал свои покрасневшие глаза: жизнь для него заканчивалась в объятиях женщины. Пусть хоть конец выйдет логичным.

Он так и не разобрался: его самобичевание на грани безумства происходило на фоне дум о матери или на фоне собственной персоны? Наверное, все же больше переживал за мать, мучительно пытаясь представить ее состояние; Штерну плевать на все, он не связан с дипломатом никакими обязательствами, уже завтра фотографии, сделанные в отеле на Ньёрре Вольдгаде, могут появится на «доске почета» в МГИМО.

Где, у кого искать помощи? Как найти хотя бы моральную поддержку? И где та пресловутая надежда? Нет ее! Дешевка! Против всех правил, она умерла первой.

Ухорская предложила Рощину подняться по лестнице. Они прошли мимо лифтов: она чуть впереди, он немного сзади. В руке кейс, в нем – бутылка коньяка.

В номере Ухорской, едва они переступили порог, на Рощина обрушились есенинские строки: «Сумасшедший, что я делаю! То целую эту правую, то целую эту левую». Широкий вырез платья позволил Борису обнажить плечи женщины, ее грудь. Боже, как он хотел ее!.. Он то ли терял рассудок, то ли тот запоздало, но возвращался к нему. Он подхватил полуобнаженную женщину на руки и отнес на кровать. Нашел ее губы – как ему показалось, благодарные, они отвечали на его горячие поцелуи. Ее слегка подрагивающие руки умело справились с ремнем, расстегнули «молнию» на брюках, сжали его обнаженные ягодицы, опустились на бедра. Борис опрокинул Полину на живот, освободился от брюк, лег сверху и, слегка покусывая ей шею, держал за руки. Она стонала под ним, хотела его, но Рощин не спешил. Его пьянил запах ее тела, он чувствовал его вкус, проводя языком между лопаток и спускаясь все ниже. Ее тело казалось музыкальным инструментом, и он играл на нем умело и вдохновенно; когда нужно – настраивал. Его нежные пальцы и губы не оставили на нем ни одного свободного места.