Слабое звено (Ключевая фигура) - Нестеров Михаил Петрович. Страница 16

– Интересно. Узнайте о ней как можно больше.

– Хорошо, – пообещал Науров и внимательно вгляделся в собеседника. – Выходит, работу никто вам не предлагал.

– Почему же… Вы предлагаете.

Султан Амиров охотно давал показания. На протяжении полутора лет он находился под следствием в самом комфортабельном изоляторе страны, редкий день проходил без допросов. Часто его выдергивали из камеры ночью, чтобы задать только один вопрос, практически ничего не значащий. Султан менял мерклый свет одиночной камеры на ослепительный в комнате для допросов, отвечал и снова препровождался на место.

Он давно понял своеобразную тактику давления, но искренне удивлялся ей. Вся тяжесть его существования должна быть предана гласности. Зачем ему доказывать то, что он знает, к чему привык, что стойко переносит и будет переносить?

До некоторой степени он сам усугублял свое положение. Первые дни после ареста Султан содержался в одиночной камере, что само по себе считается в СИЗО наказанием, потом арестованного перевели в трехместную камеру. Он не мог пожаловаться на общество сокамерников, тем не менее попросился назад, и его странную просьбу удовлетворили.

В его клетушке круглые сутки вещало «Радио России». Он знал все последние новости, рейтинги музыкальных хит-парадов и прочие известия. Но больше всего ему нравилась передача «Музыка без слов». Пять раз в неделю он отдыхал от голосов ведущих и многочисленных гостей программ. К этому времени контролер опускал откидные нары, и Амиров, лежа, наслаждался музыкой. Откровенно диковинные мелодии чередовалась с неистовыми, но чаще всего звучали однообразные, успокаивающие, шелестящие, как шум дождя: са, ла, ма. Три слога, образующие слово «ислам»: мир, спокойствие, добродетель.

И он действительно представлял дождь, резкие порывы ветра за окном его дома в родовом селении. Отдавался этому чувству весь, поскольку давно не слышал звука дождя о черепицу, лишь о брезент палатки, листву и в землю под ногами. Порой обгоревшую, где собственные следы, как чудные мелодии, чередовались с отпечатками ног неверных.

Его родная земля хранила много секретов, чаще всего уже разложившихся, обезображенных и обезглавленных, со связанными руками и ногами. Султан охотно делился ими со следователем и незаметно насмехался над его наивной прозорливостью: тот истолковывал откровения узника как попытку вынудить следствие вывезти его на место преступления, где, возможно, чеченский полевой командир попытается совершить побег.

О побеге Султан не думал, о воле – да. Убежать из этой охраняемой крепости невозможно. Как нереально и подкупить охрану. Можно дать денег одному, двоим… На этом все и закончится. Он не простой смертный, что натурально вдохновляло узника, его величие не показное, стоит на прочном фундаменте из костей и крови. Его могут снести, но остов останется – как памятник, в назидание тем, кто незаконно топчет его родную землю, и тем, кто еще отважится ступить на нее. Ступить робко, постоянно оглядываясь, ибо смерть повсюду.

«Музыка без слов» сменялась «словами без музыки», хорошо поставленный голос диктора ласкал слух: «Погибли восемь российских милиционеров и… один чеченский боевик. На фугасе подорвался БТР, ОМОН открыл огонь на поражение… по «зеленке». На рынке в Грозном выстрелами в затылок расстрелян наряд милиции…»

Памятник. В назидание тем, кто отходил по его родной земле.

Султану разрешалось держать в камере Коран, но запрещалось на первых порах иметь хотя бы жалкий огрызок карандаша. И Амиров мысленно делал пометки на полях Священной книги; после ему стали давать бумагу, карандаши и книги из тюремной библиотеки. Мусульманин может молиться где угодно, для молитвы достаточно небольшого клочка чистой земли. Или очищенной земли, добавлял Султан, очищенной кровью неверных. Должно быть, на таком месте молитвы быстрее дойдут до Аллаха.

У него вошло в привычку читать стоя, чтобы свет из окна падал на листы Корана слева. Краем глаза он ловил ненадолго меркнущий свет в «волчке» – надзиратель наблюдал за своим подопечным. Тогда Султан поворачивал голову в сторону двери и с доброжелательной улыбкой глядел на смотрящий словно из другого мира глаз. Потом снова сосредотачивался на книге.

Наверное, надзиратели привыкли к такому поведению заключенного, взявшего за привычку отвечать улыбкой на вторжение в узилище чужеродного взгляда. Султан хотел верить в другое: им не по себе становится от его глаз, изгиба губ, просто от спокойной, едва ли не величественной позы. Наверное, он имел над ними определенное преимущество. Они не могли сказать ему: «Твои дни сочтены» – только один Аллах знает об этом. Он будет жить и здесь, в тюрьме, и в колонии, куда через несколько месяцев его отправят.

Но что-то предсказывало Султану скорую свободу. Что-то неведомое волновало грудь, заставляло учащенно биться сердце. И словно по заказу вчера передавали «музыку дождя». Только дождь звучал из динамика, как и узник, спрятанного за решетку. И даже при открытых глазах он смог отчетливо представить свой дом…

Марковцеву предстояла бессонная ночь. Шамиль предложил ему лучшую комнату в доме, но Сергей выбрал мансарду, куда проникал свет от наружного освещения.

Прохладный горный воздух бодрил. Крепкий кофе и сигареты подгоняли мысли. За эту ночь Марковцеву предстояло решить сложнейшую задачу – набросать в голове план по вызволению из Лефортова чеченского полевого командира. Ибо Науров поставил жесткое условие: ему нужен живой Султан Амиров. И Марк отчасти понимал хозяина этого дома. В придачу к обещанному вознаграждению кавказец мог присовокупить свой дом, но совершить справедливую вендетту – это в крови у вайнахов, народов-братьев.

Задача сложная, практически невыполнимая, чем и привлекала бывшего подполковника спецназа. На его счету десятки разработанных и блестяще выполненных операций. Они чередовались: за «красных» и за «белых» – в составе своего спецподразделения «Ариадна» и с боевиками криминальной группировки «Группа «Щит», вместе с бойцами разведрасчета и – вот сейчас, когда он снова оказался между небом и землей. Когда трудно определить, хороший он человек, совершающий плохие поступки, или плохой, настроенный на хорошие дела.

«Равным образом и добрые дела явны». Что имел в виду апостол Павел? Что мир поделен ровно пополам, на доброе и злое?

Марк думал о сложном задании, постоянно сбиваясь и отыскивая иные, нежели материальные, причины взять наконец-то себя в руки и не шарить в потемках своей неспокойной души. Что-то мешало ему настроиться. Была бы рядом церковь, он бы попросил священника отпустить ему грехи перед очередным грехопадением.

Думать, думать. А наутро дать согласие или отказаться.

Сергей вышел на балкон и поежился. Полночь. Над озером стелился туман. Из него, словно попавшая в плен, взывала какая-то ночная птица. Тоскливо, неуютно, беспокойно на сердце.

Согласиться или отказаться от безумного предложения? Пока нет определенного плана, бесполезно взвешивать шансы. Хотя шанс уйти с хорошими деньгами все же был. Так и так придется уходить – с деньгами или без них.

Собственно, к чему мы стремимся всю свою жизнь? – думал Сергей. К покою. Кто не думал о тихой гавани или уютном домике? Не думал о тишине и покое? Кто не представлял себе легкий бриз, треплющий над головой парус, необъятный простор океана впереди, а позади… В этом месте стоит задаться вопросом: «Когда тебя последний раз встречали приветливо?» Деньги и покой – вот все, что нужно в этой жизни.

Марк отбросил все ненужные мысли, как только вспомнил часть беседы с Науровым и свои намерения «кинуть» хлебосольного хозяина и скрыться с авансом. Сколько времени прошло с тех пор? Какие-то часы. Пусть что-то и тревожило душу, но не могло заставить пересмотреть свои позиции, не имея на то веских причин.

Он снова подумал о Шамиле Наурове. Сколько бессонных ночей простоял старик на этом балконе, слушая, как и Сергей, крик ночной птицы. А в ушах кавказца стоял голос сына…