Главный бой - Никитин Юрий Александрович. Страница 84

Вечно хмурый Макаш сказал обеспокоенно:

– Все растащат!

Волчий Хвост посмотрел на великого князя. Лицо Владимира стало жестким, хотя голос звучал весело:

– Горе побежденным! Война должна кормить сама себя. Кто к нам пришел за шерстью – вернется стриженным! Еще и пастбища заберем. Так что золота у нас прибудет. А пленных завтра же продать рахдонитам. Неча такую орду кормить.

– А ханов?

Владимир на миг призадумался.

– Придумаем. А пока посади их в цепях… да потяжелее, на заднем дворе. Прямо на землю. И прикуй к стене. Да чтоб цепи покороче!

Волчий Хвост предложил деловито:

– Тогда со стороны конюшни? Там солнце печет как угорелое. И воды им не давать… И не кормить, понятно.

– Делай, – кивнул Владимир. – Пусть сидят. А потом придумаем, как их исказнить полютее. Чтоб другие трижды подумали, прежде чем пробовать копьем наши рубежи!

Из соседних сел и весей набежал народ, всюду стучали топоры, пахло сосновой щепой, смолой, стружками. Прямо на улицах развели костры, там в котлах варилось мясо, на огромных вертелах жарили целиком быков, хлебопеки работали и ночами, а хлеб развозили по строительным артелям.

Город спешно отстраивался. За день подняли городскую стену, взялись за дома, терема, сгоревшие оружейные, кузницы. Владимир велел щедро платить всем плотникам и столярам. По случаю победы над ворогом снял вину с беглых и виновных, те явились тут же, будто ждали под окном. Оказалось, все бились в ополчении, не раскрывая своих имен.

Скрипели телеги, в раскрытые врата города со всех сторон везли бревна. Прямо на улицах обтесывали, подгоняли, терема быстро поднимались еще краше. Владимир подумал с хмурым удовлетворением, что каменную крепость взять труднее, но зато потом, если отстраивать, вовсе за год не отстроишь. А здесь уже на третий день после последнего сражения город как умытый дождем, чистый и красочный, светло украшенный, ни следа от пожаров, кровавой бойни…

Владимир носился по городу, исхудал, глаза горели, и только на третий день, вернувшись в терем, сбросил плащ на руку набежавшего отрока, поинтересовался:

– Ну, как там наши семеро?

На крыльцо вышел Волчий Хвост, бледный, но довольный как бык.

– Сидят, – ответил он с волчьей ухмылкой. – Изжарились на солнце!.. Мухи их облепили так, что морд их подлых не видно. Смотреть любо!.. Тем более что их не семеро уже.

Они поднимались по лестнице на второй поверх, Владимир вскинулся, рука метнулась к рукояти меча, а глаза вспыхнули гневом.

– Что? Сбежал кто-то?

Волчий Хвост широко улыбнулся:

– Нет. Прибежал.

– Как это?

– Да так вот. Смотрим как-то, а там, у стены, еще один сидит. В таких же тряпках, на солнцепеке. Не прикованный вовсе!

Владимир вбежал в палату, метнулся к окну. Далеко внизу, на той стороне двора, под каменной стеной, накаленной солнцем, сидели на солнцепеке прикованные тяжелыми цепями пленные ханы. Самый крайний без цепей, но сидит в той же позе раба. Халат на нем старый, потертый, каким погнушается и самый бедный погонщик скота. Сгорбленный, скукожился под стеной, опустив голову.

– И что же он, – сказал Владимир пораженно, он как прикипел к окну, – вот так пришел и сел сам?

– Да.

– Кто он?

– Тот самый двенадцатый! Который отказался возглавить поход. Даже принять в нем участие.

Владимир несколько мгновений смотрел на сгорбленную фигуру некогда могучего хана.

– Выходит, он отказался разделить славу победы над Киевом… но явился разделить позор плена?

Волчий Хвост прорычал за спиной:

– Это он смог.

Владимир долго смотрел на пленников. Воевода замер, ожидая необычного решения князя, тот всегда удивлял, но на этот раз Владимир отвернулся от окна, буркнул:

– Явился… ну и пусть явился. Давай подумаем, что делать с печенегами. Ударили мы так, что весь этот народ завис на волоске. В нашей воле перерезать эту нить. И отныне о печенегах будут знать только по старым кощунам. Но можно и дать им снова войти в силу, наплодить народу…

Волчий Хвост удивился:

– Зачем?

– Печенегов знаем, – объяснил Владимир, – как облупленных! Чаще дружим, чем воюем. А там, за печенегами, всякая неведомая погань плодится. Печенеги между нами как стена. Пока стояло Хазарское царство, никакие степняки не смели к Киеву подступать! Но мы уничтожили его вдрызг, теперь вот…

Он погрузился в глубокое раздумье.

Ночью прошел ливень, а утром Владимир увидел, что прикованные ханы сидят в огромной луже. С заднего двора ветром нагнало по воде нечистот, в утреннем солнце огромные стаи мух злобно набрасывались на пленников. Кто пытался закрыться от них рукавом халата, роскошного, но уже перепачканного нечистотами, кто терпел молча, закрыв глаза.

– Ну что ж, – буркнул Владимир равнодушно, – по крайней мере, с мытьем у них решилось.

Волчий Хвост хохотнул:

– Да и с едой решится.

Владимир посмотрел непонимающе. Воевода объяснил с довольным смешком победителя:

– Говорят, рыба иногда с неба падает. Ну, когда разверзаются хляби небесные, то иной раз и рыба того… сюда, на землю.

– А-а-а, – протянул Владимир, – ну, если такая рыба, тогда пусть. Но нашей рыбы им не жрать!..

– Что-то ты даже поглядеть на них не хочешь, – сказал Волчий Хвост удивленно. – Я бы перед ними каждый день петухом вышагивал! Носом в их же дерьмо тыкал!

Владимир замедленно кивнул:

– Ты прав, надо пойти посмотреть самому. Вблизи.

Волчий Хвост с удовольствием увязался следом. Вдвоем спустились во двор, Владимир медленно пошел вдоль ряда прикованных степных ханов. Сапоги погружались в зловонную жижу по щиколотку, омерзительный запах забивал дыхание. Все сидели с бледно-зелеными лицами, страшно исхудавшие, в мокрой одежде. Над ними звенело металлом зеленое марево крупных навозных мух. Толстые жирные твари бесцеремонно ползали по лицам, пробовали забираться в ноздри, в уши, в рот, пытались поднять веки и отложить яйца в глаза. Почти никто не гнал мух, только Жужубун еще слабо мотал головой, что-то бормотал на своем языке, то ли призывал богов, то ли клял родителей, что породили на свет.

Отрок сидел последним. Владимир сделал вид, будто проходит мимо, надеясь, что Отрок окликнет или обратится с просьбой, но хан молчал, такой же понурый, облепленный грязью и навозными мухами.

– Сидишь? – обратился к нему Владимир. – Ну и что?

Хан на миг вскинул воспаленные глаза, уже гноятся, губы на миг шелохнулись, но тут же опустил голову, ибо вопрос великого князя русов был чисто риторическим.

– Ответствуй, – велел Владимир, – что ты хочешь?

Хан приподнял голову:

– Пусть все остается… как есть…

Голос был хриплый, измученный. Владимир вспомнил, что Отрок уже очень не молод. По слухам, даже на коня взбирается с помощью двух дюжих батыров.

– А чего добиваешься? – поинтересовался Владимир.

Хан покачал головой:

– Ничего…

– Так уж и ничего?

– Ничего, – прошептал хан. – Позволь мне быть и умереть с остальными.

Владимир процедил сквозь зубы:

– Они умрут не только скоро. Они умрут гадко и позорно.

Хан ответил с той же просящей ноткой:

– Позволь мне разделить с ними все. До конца.

Владимир пожал плечами:

– Как знаешь. Тебя никто не держит. Ты волен уйти в любой миг.

Он ушел, брезгливо поднимая ноги. В горнице велел принести новые сапоги, а эти, заляпанные навозом и пропитавшиеся мерзким запахом, убрать с глаз долой. Принюхавшись, скинул и всю одежду. Девки ополоснули его из двух кадок, вытерли насухо. Он отбыл на ремонт городской стены, но и там запах навозной лужи и звон зеленых мух преследовали целый день.