Главный бой - Никитин Юрий Александрович. Страница 85

Глава 44

Леся ощутила, что едва-едва успела смежить веки, как грубая рука потрясла ее за плечо.

– Так ты остаешься?

Она вскочила как ошпаренная, заметалась, натыкаясь на стены. Потом с трудом разлепила глаза. Витязь, уже в доспехах, смотрел на нее с брезгливым нетерпением.

– Чего? – спросила она хриплым спросонья голосом.

– Остаешься, говорю? – повторил он. – Люди здесь хорошие. Злато все оставляю тебе. Приживешься.

– Нет! – закричала она. – Поеду с тобой!

– Так чего же валяешься в постели? – поинтересовался он холодно. – Ладно, если захочешь, догоняй.

Он вышел, а она, глотая слезы обиды, смотрела вслед. В коридоре прозвучали затихающие шаги, донесся звучный голос.

Добрыня вышел на крыльцо, половина неба уже красная, вот-вот встанет солнце. Двери конюшни распахнуты, доносится лошажье фырканье. Когда приблизился к воротам, оттуда из полумрака вышла Леся. В поводу за нею ступали оба коня, а сама девушка одета для дороги, лук за плечами.

Добрыня покосился на открытое окно:

– Ух ты! Значит, ты не такая толстая, как кажешься.

Леся вспыхнула от обиды. Добрыня прыгнул в седло, конь покосился на открытую дверь корчмы, но Добрыня развернул его мордой в сторону дороги. Солнце высунуло слепящий краешек над лесом, доспехи героя привычно вспыхнули как жар.

Застоявшийся конь с готовностью пошел галопом. Леся едва успела гикнуть и послать свою лошадь следом. Снова он гнал, гнал коня, словно тоже, как и тот несчастный буковинец, убегал от Смерти. Леся украдкой поглядывала на бледное решительное лицо витязя, упрямо выдвинутую вперед челюсть, упругие желваки, горящие глаза.

Этот скорее сам помчится ей навстречу.

Лес, который только что был почти на виднокрае, неуловимо быстро придвинулся, вырос, деревья расступились и понеслись по обе стороны. Стволы слились в серую мерцающую, когда среди дубов попадались березы, полосу.

Дорога пошла вверх, ветер стал холоднее. Леся с изумлением увидела, что по сторонам среди зелени мелькают каменные стены. Кони начали всхрапывать, бока в мыле. Однажды подниматься пришлось настолько круто, что Добрыня соскочил на землю и, держа коня в поводу, побежал… не пошел, а побежал!

Леся решила, что глупо, если и она вот так, это мужчинам дозволены любые дурости, до старости дети, а ее конь не тащит гору железа, не хрипит…

Потом деревья поредели, только кусты торчали из трещин, а дорога поднималась все выше, превратилась в тропку. Добрыня то садился на коня, то слезал, вел в поводу. Теперь и Лесе пришлось сойти на землю, дорожка настолько узкая вдоль стены, что не протиснуться верхом, а с другой стороны – обрыв, где далеко-далеко виднеется зеленая долина, а крохотные деревья смотрятся как трава.

Из каменных щелей пугливо выглядывали странные цветы, удивительно чистые, неяркие, но Лесе сразу захотелось соскочить с коня и нарвать целую охапку. Похоже, сюда попадали на лапах птиц многие семена, но иные погибали сразу, другие подолгу ждали дождя, да и потом редкому удавалось зацепиться на голых камнях, однако сейчас из каждой щели на нее смотрят неброские алые цветы, иногда голубые, редко – лиловые, но все удивительно чистые, чем-то напоминающие снежные вершины…

Когда приблизились к перевалу, Добрыня отпустил повод, задрал голову. Из немыслимой выси донеслись странные звуки, то курлыкающие, то словно зов далеких труб. Летели журавлиные косяки, гуси, утки, всякая мелочь. Леся удивленно косилась на витязя, который вдруг потемнел лицом, заскрежетал зубами. У него был такой вид, словно заболело сердце от недостижимости того птичьего мира.

На самом перевале Добрыня натянул повод. Земля под конскими копытами чернее, чем рядом, видны головешки. На каменной стене закопченный след. Чуть дальше – белые человеческие кости. Некоторые перерублены, на других глубокие зарубки.

– Что же здесь было?.. – прошептала Леся.

Глаза ее округлились. Добрыня поморщился. Дура, здесь то же самое, что и везде. Мир усеян человеческими костями. Хотя здесь тихо, даже птицы щебечут непотревоженно. Прямо по камню сверху пробежала белка, сердито зацокала сверху, кинула не то сосновой шишкой, не то камешком.

– Сердитая какая, – прошептала Леся.

– Жди здесь, – произнес Добрыня вполголоса. – Что-то мне здесь не нравится.

С коня соскочил как легкая лень, неслышно скользнул вдоль стены, даже птичий щебет не оборвался, словно не огромный человек прошел, а крохотный муравьишко пробежал.

Боги, и это он умеет, подумала Леся тоскливо. Ничем его не удивишь. Наверняка и любую птицу подшибет из ее лука, если захочет взять в руки…

Дорога с перевала пошла не круто, но сразу же расширилась, каменная стена отступила, с обеих сторон деревья настолько кряжистые и густые, словно он не на горном перевале, а в родном лесу.

И все же он скользил между деревьями настороженно, вслушиваясь и всматриваясь во все тени, блики. Солнечные лучи уже пронизывают кроны, ветер шевелит ветки, по земле танцующе двигаются ажурные тени. Все признаки, способные обмануть даже бывалого охотника, говорят, что все мирно, никто не затаился за деревьями, за валежинами, за вывороченными пнями. Никто за ним не следит, не целится из лука… Но он давно прошел охотничество, после чего не раз висел, раненный, над пропастью, падал с крыш, срывался в бездны, прыгал с бортов корабля, перепрыгивал с башни на башню… За эти годы выработалось еще и особое чутье на опасность, которого нет у охотника, но есть… у дичи.

Ноги несли вперед все медленнее. В голове промелькнула предостерегающая мысль: а почему вспомнил о том, как падал, срывался, катился, прыгал? Не потому ли…

Он остановился, однако земля под ногами уже подалась вниз. Затрещало, деревья справа и слева метнулись вверх… Желудок подпрыгнул, закупорил горло. Свет остался вверху, а он падал в каменную яму, сбоку толкнуло, оцарапало руку. Он чувствовал, что уже скользит по наклонной стене, но падение не замедляется…

Не это ли, мелькнуло в голове, то самое? Которое страшное и унизительное? Умереть в земляной яме от голода и жажды?

Снизу ударило сильно и жестко. Ему показалось, что переломаны все кости. Свет померк, на какое-то время рухнул в беспамятство, а очнулся, когда сильные руки схватили за плечи. Его били, тащили, выворачивали руки. Почти сразу зажглись незримые светильники. Свет, болезненно яркий, ударил по глазам с силой бронированного кулака.

Чужие руки перестали сжимать плечи. Он ошеломленно огляделся. Руки скованы массивной цепью, на ногах цепи такие же толстые, ими бы только корабли крепить к береговым столбам в Царьграде. Под ногами рыхлая земля, но чувствуется близость каменных плит.

В голове тяжелый гул, будто медленно вращались массивные жернова. Смутно чувствовал, что куда-то тащили, пинали, мелькали человеческие лица, звериные хари, слышался сильный затхлый запах прелого дерева…

Тяжелые цепи громыхали при каждом шаге. Каменные плиты наконец выступили из-под слоя земли, отзывались сухим треском, под ногами проскакивали крохотные злые искорки. Вдоль стен неподвижные люди с оружием, почти неотличимые от таких же серых стен. Почему-то все вдвое короче нормального мужчины, а ему так и вовсе макушкой разве что до пряжки пояса, но массивные, широкие, кряжистые как пни…

Впереди раскрылось пространство, свет падал на высокий трон. Перед троном на столике из чистого золота блестит широкий кубок, тоже из золота, украшенный красными камешками. Свет подсвечивал сзади, Добрыня не сумел различить лицо сидящего на троне. В голове все еще шум, грохот, мысли путаются. Он пытался вспомнить, как провалился в странную яму, затем удар, цепи, эти странные низкорослые… а, так это те подземные рудокопы, что выходят наверх только по ночам, а днем… ну разве что в очень дождливую погоду, когда даже лесные звери прячутся в норах! А это… это их владыка?

– Я полагал, – сказал он мрачно, – что подземными рудокопами правит женщина.