Князь Владимир - Никитин Юрий Александрович. Страница 149

Хан отвел глаза, но неприятного разговора не избежать, он посмотрел в глаза грозному посланцу Ярополка, сказал убеждающе:

– Я клялся стать на границах Южной Руси и не пропускать сюда врагов русичей. И с той поры, как мы здесь осели, разве хоть один хазарин, куман или савир сделали набеги на русские города и веси? Что ты еще хочешь, посланец великого кагана земли Русской?

Варяжко смотрел набычившись. Страшные сизые шрамы быстро наполнялись тяжелой кровью. Дыхание стало тяжелым, а в изрубленной некогда груди захрипело.

– Я хочу, дабы ты повел войска на помощь Ярополку!

– Ни один враг, – сказал хан с неловкостью в голосе, но твердо, – не напал на землю Русскую. Дерутся братья. Так в чем мудрость: не вмешиваться или сшибиться в жестокой сече? Если и другие отступятся, подобно мне, то братья останутся один на один. Кто из них победит, мне все равно. Победит уцелевшая Русская земля, которой я отныне служу. Сыном которой я отныне стал со всем своим племенем… Нет, посланец великого кагана! Я хорошо помню, что присягал служить Русской земле и ее народу. Пусть на меня обрушится гнев победившего, но клятвы я не нарушу… хотя я клялся своими богами, а здесь я и мой народ уже начинаем клясться русскими богами, говорить по-русски, давать своим детям русские имена.

– Он уничтожит тебя, этот лапотник, сын презренной рабыни! – вскрикнул Варяжко. – Он сотрет с лица земли все печенежское племя! Он – лютый язычник, в отличие от доброго и милостивого Ярополка, коего осияла христианская вера, что учит прощать и любить!

За пологом шатра раздались пронзительные звуки дудок, рожков и – удивительное дело! – сладкие звуки лютни. Донесся дробный топот женских ножек, игривые голоса. В шатер заглянули женские головки, пахнуло ароматом благовоний. Увидев по темным лицам хана и его гостя, что обоим не до развлечений, исчезли, а звуки стихли, словно обрубленные саблей.

Хан сказал медленно:

– Прости, если сможешь. Я все-таки поступлю, как велит мне моя старость и мудрость моих старых родителей… Знаю, истинная мудрость редко бывает вознаграждена… здесь, на земле, но боги все видят. Как свои, так и чужие. Пусть будут моими судьями.

Когда затихли шаги разъяренного Варяжко, неслышно отодвинулся полог. Из внутренних покоев шатра появилась старая жена Кури, что делила с ним все беды и радости. Она села рядом, прижавшись плечом.

– Он… уже не вернется?

– Разве я поступил не верно? – ответил он вопросом на вопрос.

Она кивнула:

– Да, новгородский князь Вольдемар не зря передал тебе через тайных людей столько злата. Ты верен… выгоде.

В ее голосе была издевка, но он чувствовал в нем ласковое одобрение.

– Какой выгоде?

Ее сухонькая рука ласково коснулась его седых волос.

– Говорят, новгородский князь хитер и прозорлив… но на этот раз зря истратил деньги. Ты ведь и так бы остался в стороне от междоусобной войны, верно?

Страшно ржали кони в Родене. К концу недели, когда кончились харчи, пришлось резать лошадей. Рвались и бились одни, зачуяв смерть на острие ножей, в смертной тоске кричали другие, пока что избегнувшие той же участи.

В бою погибнуть на полном скаку или вот так, когда с посеревшим лицом к тебе подходит человек-друг, помертвевшими губами шепчет ласковые слова, а сам отводит глаза. И боевой друг-конь вдруг понимает, почему хозяин не смотрит в глаза, почему прячет за спиной острый нож…

Ночью вартовые часто били тревогу. Чудилось, что новгородцы уже взбираются на башни, разбивают ворота. Впрочем, Владимир на самом деле велел тревожить защитников, изматывать ложными приступами. Для этого целый отряд в потемках скользил под стенами, нарочито позванивал оружием.

Прошла еще неделя, вторая от начала осады. Под утро крупный отряд из Роденя пытался пробиться к воде, но был истреблен. Взятые в полон двое израненных дружинников сказали, что в крепости нет воды. Иссякает последний родник, войско страдает от жажды. Раненые мрут как мухи, здоровые страдают от жажды. Остатки еды отданы князю с женой и боярами, простой люд уже съел кошек и собак, ловят крыс, лошади остались только у великого князя.

– Что говорят о сдаче? – допытывался Владимир.

– Не ведаем… – прохрипел дружинник.

Его утащили, за ним оставался кровавый след. Владимир повернулся к Роденю. Закатное солнце освещало зубчатые башни, те казались залитыми кровью.

Еще через три дня утром к Владимиру вбежал Кремень. Лицо его расплывалось в довольной усмешке.

– Посольство из Роденя!

Владимир всмотрелся в его довольное лицо:

– Чего ржешь? Никак сам Блуд пожаловал?

– Как в воду смотришь, княже.

– Зови.

Кремень метнулся к двери. Он слегка прихрамывал, но в движениях оставался так же быстр, как и до посылки его в Киев для переговоров с Блудом. И так же предан.

Что-то шевельнулось в душе Владимира. Он бросил вдогонку:

– Когда приведешь, останешься. Твой знакомый как-никак.

Кремень обернулся, обезображенное шрамами лицо прояснилось.

– Спасибо, княже.

Блуд вошел в сопровождении двух гридней Владимира. Повинуясь знаку князя, оба неслышно исчезли. Блуд вопросительно оглянулся на Кременя, посмотрел на князя. Владимир сказал весело:

– Это моя правая рука, старший гридень Кремень… Ничего без него не решаю! Ну, с чем пожаловал? Погодь малость, сейчас принесут поесть.

Блуд с неудовольствием отвел взгляд от вспыхнувшего гордостью Кременя:

– Ярополк готов сдаться. Уже кошек и собак пожрали, воробьев и ворон бьем…

– Птичек-то пошто обижать? – удивился Владимир насмешливо.

– Жрать-то надобно.

– Так сдавайтесь, – ухмыльнулся Владимир. – Будет вам жратаньки.

Блуд сказал устало:

– На твою милость?

– А почему нет?

– На это не пойдут. Ни Ярополк, ни его дружина. Княже, с Ярополком дружина великого Святослава! Ее никто не побеждал, даже ромейский император Цимихсий заключил мир, снабдил продовольствием и с почетом проводил до самой границы! Тебе пока помогают боги…

Владимир сказал грубо:

– Боги помогают сильным. А слабых да ленивых они просто ненавидят. Только и ждут случая, чтобы зничтожить!