Время надежд - Берристер Инга. Страница 8

Слушая речь Ричарда, Мейбл едва не раскрыла рот от удивления.

– Здорово! – радостно захлопала в ладоши Одри. – Я рада, что вопрос решен, вот только, Ричард, тебе придется перебраться в другую спальню. Мы с мамой решили, что там тебе будет гораздо удобнее. Во всяком случае, кровать там больше, чем в той комнате, которую я тебе только что показала.

От Ричарда не укрылось замешательство Мейбл, которая стала просто пунцовой. Женщину захлестнула волна стыда и отвращения к себе. Господи, только бы он не догадался, о чем я подумала! Одри слишком молода, неопытность и типично юношеский эгоизм мешают ей понять чувства матери. Она не догадывается, какую жгучую, горькую зависть испытываю я к ней. Одри ни на миг не придет в голову, что меня охватывает самое настоящее отчаяние, когда я представляю ее и Ричарда на старинной двуспальной кровати, словно специально созданной для пылких любовников.

Но отчаяние Мейбл было вызвано не только тревогой за безопасность дочери, как ей поначалу казалось. Нет, истинная причина куда менее благородна. Ее отчаяние было рождено ревностью. Черной, мучительной, смешной в своем безумии.

Дело сделано. Наконец Мейбл заставила себя взглянуть правде в глаза. Представляя Одри и Ричарда на этой огромной кровати, она завидовала собственной дочери, завидовала тому, что Ричард желает ее. Что со мной происходит? – недоумевала Мейбл. Неужели я всерьез хотела бы поменяться местами с дочерью? Неужели мне могло даже на секунду прийти в голову, что Ричард сочтет меня привлекательной, желанной? Это абсолютно невозможно, достаточно хотя бы сравнить нас с Одри.

Одри – девятнадцать, мне тридцать шесть. Я рожала и кормила грудью – между прочим, того самого ребенка, что стоит сейчас передо мной. Теперь этот ребенок превратился в настоящую женщину, притом прекрасную, вступающую в пору своей наивысшей привлекательности и власти, тогда как я… Да, для меня это упоительное время позади. Правда, моя фигура по-прежнему стройна на зависть подругам, но все же это не девичья фигура. Моей коже недостает того прозрачного сияния молодости, которое отличает кожу Одри, черты моего лица лишены юношеской мягкости, которая все еще присуща Одри. Ни один мужчина в здравом уме не предпочтет меня Одри, тем более – мужчина, который своим выбором уже ясно дал понять, что предпочитает прелесть молодой плоти.

Как жаль, что Ричард и есть тот писатель, чьи книги мне очень нравились, сокрушенно подумала Мейбл. Читая, она часто задумывалась об авторе, и вот теперь, когда он предстал перед ней во плоти, Мейбл постигло разочарование. Пожалуй, физически тот, кто скрывался под именем Брайана Чедуика, оказался одним из самых привлекательных мужчин, каких ей доводилось видеть, но духовно… Несмотря на растерянность, вызванную неуместным, вздорным плотским влечением, Мейбл не могла избавиться от ощущения, что ее предали. Сила, зрелость, сострадание, которые явственно читались между строк его произведений, оказались на поверку иллюзией чистой воды. Реальный Брайан Чедуик был малодушным и тщеславным мужчиной, напрочь лишенным тех качеств, которыми Мейбл мысленно наделила автора полюбившихся книг.

– Видишь, Ричард, я была права, – радостно продолжала Одри. – Как только ты сказал, что ищешь пристанище в Чешире, я сразу поняла, мамин коттедж как раз то, что тебе нужно. По виду не скажешь, но, если потребуется, мама может быть настоящим драконом. Не сомневайся, уж она обеспечит, чтобы тебе никто не мешал.

Мейбл внимательно посмотрела на дочь. Одри выглядела юной и невинной, но от этого не переставала быть женщиной. И как истинная женщина, она, вероятно, желала быть уверенной, что в ее отсутствие никто не вторгнется без спросу в жизнь ее любовника, для чего и приставила охранником собственную мать. Но кто будет сторожить самого стража?

Мейбл заранее знала ответ. Ей придется самой об этом позаботиться, она должна так крепко держать себя в узде, чтобы никто, и в первую очередь сам Ричард, не догадался бы, как остро она на него реагирует.

Одно утешение: вряд ли Ричарду придет в голову к ней приставать. Может, она и моложе его на несколько лет, но все равно почти вдвое старше дочери.

Мейбл мысленно приказала себе остановиться. Что на нее нашло? Обычно она никогда не задумывалась о том, что времена, когда она могла представлять интерес для мужчин, по всей вероятности, прошли, не говоря уже о том, чтобы переживать из-за этого. Более того, после смерти отца Мейбл поймала себя на почти радостной мысли, что достигла возраста, когда мужчины больше не считают своим долгом флиртовать с ней, следовательно, ей больше не нужен опекун.

Одри легко говорить, ей-то еще не приходилось сталкиваться с тем особым мужским любопытством, с которым не раз сталкивалась Мейбл. Когда мужчины узнавали о ее прошлом, о ее незаконнорожденной дочери, многие спешили сделать весьма нелестные выводы, и Мейбл надеялась, что Одри никогда не придется испытать на себе неприязнь окружающих.

При том что Мейбл никогда ни на минуту не пожалела о рождении Одри, все же для своей дочери она желала лучшей участи. Она любила Одри, восхищалась ею и надеялась, что когда-нибудь та познает счастье материнства, но не раньше, чем достаточно повзрослеет, чтобы нести на себе бремя забот, сопряженных с этим счастьем. Не раньше, чем она сможет разделить и счастье, и заботы с мужчиной, любящим ее так, как она того заслуживает.

– Кстати, мама, совсем забыла, на прошлой неделе ко мне заезжала бабушка.

– И как поживает Фиона?

– Как всегда, цветет, – снисходительно улыбнулась Одри. – Представь себе, у нее потрясающий парень! То есть, наверное, правильнее сказать не парень, а мужчина. Он моложе нее по меньшей мере лет на десять, но без ума от нашей Фионы, и она совершенно счастлива. Ты бы видела, как они трогательно держатся за руки и смотрят в глаза друг другу… Я чувствовала себя третьей лишней.

Мейбл подавленно молчала. Фиона… Кто бы мог подумать? А Одри продолжала как ни чем не бывало:

– Они решили провести Рождество и Новый год в Швейцарии, кстати, приглашали нас с тобой на Новый год. Фиона передавала тебе привет и обещала позвонить. – Выражение лица Одри внезапно изменилось, и она тихо добавила: – Знаешь, бабушка сказала, что я стала очень походить на отца и что, когда она смотрит на меня, Ларри словно снова с ней. Мама, а ты его помнишь, я имею в виду физически?

Физически. Мейбл покраснела как маков цвет, и только потом сообразила, что Одри вовсе не вкладывала в свой вопрос сексуальный смысл, а всего лишь хотела узнать, помнит ли она, как выглядел Ларри.

– И да, и нет, – быстро ответила Мейбл, чувствуя, что Ричард с интересом наблюдает за ней.

Наверное, он находит забавным, что Одри была зачата в результате шалости двух наивных подростков, игравших в секс так же, как другие дети играют со спичками? – пронеслось в голове женщины. Если он знаком с Одри, то наверняка в курсе всех деталей. Когда дело касалось семейной истории, Одри отличалась наивной откровенностью, и в этом можно было винить только саму Мейбл, потому что она сразу решила все бремя вины за незаконное рождение Одри взять на себя. Она никогда не притворялась перед дочерью, будто ее и Ларри связывала безумная любовь, как Ромео и Джульетту. Одри с детства знала, что ее отец погиб, и как только достаточно повзрослела, чтобы понять правду, Мейбл деликатно рассказала дочери, как та была зачата.

Фиона Холфорд никогда не кривила душой, и Мейбл могла только благодарить мать Ларри за то, что та не пыталась создать у девочки идеализированное представление об отце. Впрочем, Одри относилась к нему скорее как к брату, чем как к родителю.

Ларри запомнился Мейбл подростком, почти ребенком, и сама мысль о том, что она его любила, казалась нелепой. Да, она оплакивала Ларри, когда он так глупо и безвременно погиб в автокатастрофе, но Мейбл понимала, что, останься Ларри жив, сейчас у них не было бы ничего общего, кроме ребенка.

– Как ты думаешь, если бы он остался жив, вы бы поженились? – спросила Одри, невольно вторя ее мыслям.