Откровение - Никитин Юрий Александрович. Страница 34

Томас долго смотрел на пузырящийся ковер из вечно вскипающей крови. Кровавые пузыри надувались, лопались, кровь была горяча, свежая кровь первых людей, с запасом жизненной силы для всего человечества…

– А что может напомнить?

Калика остро взглянул на молодого рыцаря:

– Ощутил? Даже Бог только предполагает. Хоть и лучше большинства людей. В те времена можно ли было предугадать все эти народы, арбалеты, огромные корабли, начисто заселенные земли? Последних кочевников истребляют, как диких зверей! И по праву, если на то пошло. Ведь кочевники что могут создать? Только рыцарский кодекс чести.

Томас обиженно дернулся. А калика уже рвал траву с могилки, нюхал, буднично совал в сумку. Велел деловито:

– Вон там выдери с корнями. Только не повреди.

Томас оскорбленно дернулся:

– Я тебе что, колдун?

– Ну, на колдуна, конечно же, не тянешь, – согласился Олег, – даже на подметальщика в его хижине, но с паршивой овцы… Землю с корешков стряхивай бережно, в них вся целебная сила.

Томас сопел зло, но копал, стряхивал, сдувал песчинки, бережно складывал в мешок, расправляя корешки, а калика уже без всякого почтения взобрался на могилку сапожищами, приложил ладонь козырьком к глазам, оглядывал дали.

– Кажись, все, – сказал он наконец. – Пошли.

Когда отошли на десяток шагов, Томас вдруг оглянулся:

– Постой! За сотни лет дождь и ветер даже горы стесывают так, что кочерыжки торчат, а тут могилка хоть и простая, но землю не разметало…

Калика даже не оглянулся:

– Следят.

– Кто?

– Не знаю, – буркнул он. Похоже, вопрос ему не нравился. Он, как заметил Томас, вообще не любил рассуждать о смерти. – То ли ученики… хотя он, как известно, никакой школы не основал… гм, если не считать школой ту резню, начало которой положил он… то ли родня, что вернее. А то и сама мать… ну, ты ее знаешь… приглядывает. Вот только цветы не носит. И венка я ни разу не видел.

Плато заметно поднималось, вдали в синеве проступила темная гряда гор, только вершины сияли холодно и предостерегающе. Олег на ходу шептал, разводил руками. Воздух вокруг него начал потрескивать.

Томас терпеливо ждал, но, когда среди безжизненной степи прямо над головой раздалось мощное хлопанье, кровь застыла в жилах. Обрушилась волна тугого воздуха, Томас в испуге пригнулся, а калика раздраженно замахал руками:

– Туда!.. Левее!.. Дурень, чуть на головы не сел.

Впереди по длинной косой дуге рухнуло огромное, как сарай, зеленое, пробежало, часто перебирая толстыми неуклюжими лапами. Перепончатые крылья были выставлены навстречу ветру и едва не лопались, их выворачивало наизнанку. Томас едва успел отпрыгнуть от толстого, как бревно, хвоста, усыпанного острыми шипами.

– Змей! – ахнул он. – Это его ты вышептывал?

– Да вот сам прилетать никак не научится… Залезай, надо торопиться.

Змей уже лег, крылья встащил на спину, и Томас поспешно покарабкался по лапе, выбрал место на спине между шипами, каждый в половину человеческого роста. Шипы белесые, обветренные, концы затупились, а иные и вовсе торчат как гнилые пеньки, то ли обломанные, когда Змей валялся на спине, то ли сбитые в драках за самку.

Калика уже с загривка Змея оглянулся:

– Готов?

– Поехали, – сказал Томас, стараясь, чтобы голос не дрогнул. – Я ж уже летал на похожем сарае с крыльями. И даже управлял! Тот был покрупнее.

– Нам сейчас перебирать некогда, – огрызнулся калика уязвленно. Он похлопал Змея по шее, тот повернул голову, посмотрел долгим взглядом в лицо калики. Олег отрицательно покачал головой. Змей вздохнул, поднялся на ноги и побежал.

Томас вцепился в шип, задержал дыхание и напрягся. Поднялся встречный ветер, спина под ним запрыгала, потом был мощный толчок, его прижало книзу, доспехи стали вдвое тяжелее. По бокам крылья хлопали часто и гулко, словно по ветру трепало сорванные паруса. Теперь Томас в прорезь шлема видел только синеющие вдали вершины. Холодный ветер врывался в щель, холодил кожу, глаза начали слезиться.

Красные волосы калики трепетали как пламя, раздуваемое ветром. Томас видел только спину, но представил себе, как сурово и напряженно, лишь чуть прищурившись, Олег озирает проплывающие внизу вершины гор, высматривает то самое место, откуда можно пытаться пройти в ад…

Томас напрягал мышцы, заставляя застывающую кровь согревать ноги, задерживал дыхание, так становится теплее, наконец доспехи стали весить легче, он понял, что Змей снижается.

Горы приблизились, одна вершина прошла на уровне Змея, затем Змей влетел в широкое ущелье, далеко внизу виднелись крохотные деревья. Все было в зелени, Томас увидел приземистые древние храмы, домики прислуги, стадо коров на лугу. Змей снизился еще, Томас взялся за шип обеими руками, изготовился к тряске: Змей садится еще хуже, чем взлетает, однако по бокам мощно ляпнуло по воздуху, доспехи стали такими тяжелыми, что он взвыл, задержал дыхание, чувствуя, как глаза вылезают из орбит.

– Что… – прохрипел он, – что… стряслось?

– Неладное, – откликнулся Олег.

– Со Змеем?

– Внизу! – крикнул Олег. Ветер срывал слова и уносил, Томас едва слышал, а калика говорил словно нехотя, чувствовалось, как напряженно думает над чем-то другим. – Там нечисто. Не пойму что, но чутье… да, чутье предостерегает…

Томас вскрикнул, чувствуя, как начинает сразу превращаться в сосульку:

– Ты ж против чутья!

– Пусть не чутье, – поправился Олег, – а опыт… Там нас ждут совсем не друзья.

Томас сказал зло:

– А тебе не чудятся враги за каждым камнем? С чего стали бы захватывать этот монастырь, будто знают, что ты явишься сюда?

Олег слегка повернул голову, их взгляды встретились.

– Может быть, – сказал Олег медленно, – знают. Может быть, зная меня, могут просчитать мои поступки наперед. А может быть, что меня пугает больше всего, мы столкнулись с чем-то, что намного сильнее Семи Тайных…

Томас изумился:

– Что может быть сильнее? Разве что Господь Бог.

– Я этого не исключаю, – проговорил Олег глухо.

Он отвернулся, а Томас ощутил, как новая волна холода, уже изнутри, прокатилась по внутренностям. Олег богохульствует, Бог должен быть за них, а если что, то Пресвятая Дева замолвит слово. Всякое ворье спасает, а они ж не ворье… Правда, калика – язычник, но Дева его не трогает. Может, и правда, после того как он сказал довольно громко, что она молодая и красивая, Пресвятая Дева и к нему стала относиться теплее… Неужели проклятый язычник прав, любой женщине – даже Пресвятой Деве! – нравятся похвалы, даже грубые? Ведь этот грубиян похвалил тогда не ее святость, а прямую спину, молодость, длинные ноги…