Святой Грааль - Никитин Юрий Александрович. Страница 8

Хватая ртом воздух, Олег заспешил обратно на гребень стены. До подземелья с Томасом близко – по прямой вниз, но прямо посреди дороги это лютое чудовище, которое неизвестно как очутилось здесь, в южных краях. Луна скользнула за облачко, под ногами была чернота, по спине дохнуло холодом – почти не отличишь узкую полоску верха стены от черной пустоты. Он сжал кулаки, побежал по узкой тверди, каждый миг с замиранием сердца ожидая, что на следующем шаге нога провалится в пустоту…

Замок барона был обычным переплетением стен, башенок, лестниц, площадок, с которых хорошо обороняться, где удобно ставить катапульты, бочки с кипящей смолой, но Олег со страхом понял, что заблудился. Он добежал до угла, обогнул сторожевую башенку, где спал часовой, остановился, пытаясь понять, где он находится.

Острые когти тролля цокали по камню совсем близко. Он торопливо взбегал по узким ступенькам, меч в его руке покачивался, рассыпал тусклые лунные блески. Острые уши тролля торчали, как у волка, в оскаленной пасти блестели крупные белые зубы.

Олег потихоньку отступал, пока не оказался на смотровой площадке башни, самом высоком месте замка. За деревянными перилами – холодные, равнодушные и колючие звезды на черном, как грех, небе, земля где-то внизу, в черноте.

Тролль понюхал воздух, вскинул голову. Оскал стал шире, тролль замедлил шаг, чуть пригнулся, пошел наверх настороженный, собранный в тугой ком звериных мускулов.

Олег отступил на край площадки, затравленно огляделся. Правая рука еще ныла, пальцы сгибались плохо. Тролль поднимался медленно, бесшумно, взгляд не отпускал Олега. Кривое широкое лезвие хищно блестело, так же блестели крупные зубы, особенно четыре изогнутых клыка, что не помещались во рту.

Спина Олега вжалась в угол, перила затрещали. Тролль поднялся на площадку. Их разделяло пять шагов. Взгляды сомкнулись, тролль растянул губы в жестокой гримасе: беглец полностью в его власти. Шагнул, остановился, в уголке широких губ пенилась желтая слюна. Глаза с наслаждением впились в лицо жертвы. Перед ним трепетал беззащитный зверек, и он хотел взять всю радость, не уронив ни капли, насладиться страхом, ужасом, а уж затем оборвать жизнь – с сожалением, что нельзя убить дважды, трижды, много раз, – оборвать жизнь медленно, дать ей увидеть свою смерть, смерть в жутких муках, когда уже ничто не спасет…

Тролль выдвинул правую лапу, поднял меч, а другую простер в сторону, дотянувшись до перил. Олег с трудом оторвал взгляд от блистающего лезвия. Тролль скалил зубы. Противнику теперь не выскользнуть: дорога к бегству закрыта.

Внезапно тролль перебросил меч в другую руку. Сердце Олега колотилось чаще, но, увидев горящие глаза зверя, понял: тот владеет обеими руками одинаково, а мечом играет, чтобы жертва ожила на миг, – тем интереснее потом, глубже страх, агония.

Перила хрустели под тяжестью Олега, он чувствовал, как раздвигаются жерди. Еще чуть – и он полетит вниз, на каменные плиты двора. Тролль если даже ударит мечом, то не убьет – жаждет рвать жертву зубами, чувствовать теплую солоноватую кровь на губах, рвать живое мясо, пока жертва корчится, дергается, отталкивает слабеющими пальцами…

Пальцы Олега ощупывали за спиной шероховатую жердь и вдруг задели рукоять ножа. Он передернулся: как можно такое забыть?

Стараясь выглядеть парализованным от ужаса, осторожно высвободил нож, крепко взял за рукоять. Тролль медленно ступил ближе, красные горящие глаза едва не прожигали дыры в жертве.

Над головой громко каркнула, пролетая, ворона. Тролль на миг бросил на нее взгляд, тут же перевел на противника, но рука Олега уже метнулась с такой скоростью, что сам увидел лишь смазанное движение. Тролль булькнул, словно поперхнулся вином, глаза его вылезли из орбит. Из горла торчала рукоять ножа. Чудовищные мохнатые лапы конвульсивно дернулись, меч выскользнул, ударился о камень, подпрыгнул и остановился.

Тролль ухватился за нож, качнулся. Олег увидел в огромной ладони темное от крови лезвие, в горле зияла дыра, из нее освобожденно плеснула пенящаяся струя. Кровь выхлестывала, как горный поток, булькала, в лунном свете поднимался пар. Шатаясь, тролль с ножом в вытянутой руке шагнул к Олегу. Его глаза горели так, что Олег ничего не видел, кроме пылающих красных огней.

Не отрывая взгляд от тролля, Олег подхватил меч, отскочил в угол. Они застыли на миг, пожирая друг друга глазами. Олег занес меч – тяжелый, острый, с загнутым лезвием. Тролль качнулся и снова пошел, вытянув далеко вперед руку с ножом, – залитый кровью, хрипящий, осатанелый.

Олег удержал меч, не ударив, – тролль рухнул во весь рост, словно подрубленное дерево.

Томас бессильно свисал в цепях, в полузабытьи, когда услышал щелчок засова и тихий голос:

– Сэр Томас, не шарахни меня по башке!

Дверь приоткрылась, в щель скользнула знакомая фигура. Томас вскинул голову, с недоверием смотрел на калику: меч на поясе, в руке нож. Тот остановился посреди застенка, давая глазам привыкнуть к догорающему факелу.

– Похоже, тебя самого шарахнули…

Он подошел ближе, взялся за крючья, где висел истерзанный рыцарь. Мышцы на плечах вздулись, Олег засопел, рванул – и железный штырь со скрипом выдвинулся из стены. Томас не верил своим глазам, но калика засопел над левой рукой, дернул – и Томаса отделило от стены.

В тесном помещении пахло горелым мясом, воздух был спертым. На стене висели крючья, щипцы, пилы, железные прутья для протыкания ног, особые щипцы, коими полагалось выламывать зубы, рвать губы. В углу небольшой горн, горка поленьев. Томас с гримасой потер распухшие запястья:

– За дверью страж?

– Он там и остался, – ответил калика. Голос его звучал буднично, почти сонно. Он словно бы не помнил, что шею ему натерло толстое железное кольцо, где даже в полутьме виднеются глубоко вырезанные буквы, дескать, сей раб принадлежит барону Оцету. В руке тихо позвякивала связка ключей, что раньше висели на поясе тюремщика. Он печально оглядел застенок, спросил тихо: – Идти сможешь?

– Кости целы, – сообщил Томас злым голосом, в котором проснулась надежда. – А что жгли и били… Только и того, что на этот раз не дал сдачи!

Он со злостью лапнул ошейник раба – тот жег кожу дни и ночи, но калика уже оглядывался от дверей, Томас выскользнул следом, зажмурился от яркого света: в коридоре два светильника. Калика скользил как тень, на ходу швырнул связку ключей под тяжелые ворота – оттуда вытекала широкая струя нечистот. Послышалось испуганное восклицание, зашлепали босые ноги.

– Там пойманные рабы, – объяснил Томас зачем-то. – Ты знал?

– Везде одинаково… Везде одно и то же…

Томас поспевал с трудом, вдруг спохватился:

– Постой, выйти не сумеем! Ночью двор охраняет тролль. Откуда он взялся, не знаю…

– Мог бы предупредить раньше, – буркнул калика. – Уже не охраняет.

Томас крался следом, цепляясь за стену. Загадочный ответ не понял, сил едва хватало, чтобы поспевать, застывшие ноги не хотели повиноваться.

– Лучше сразу к конюшне, – сказал калика. Они остановились. – Там и твой конь.

– Я не могу без чаши! – ответил Томас, пряча глаза.

Калика безучастно пожал плечами:

– Тогда спеши. До восхода солнца рукой подать.

– А ты?

– Я с молитвой пойду дальше. Не мое это дело: сражения, кровь…

Коридор изогнулся, в двух десятках шагов виднелась массивная дверь, позволяющая выйти из замка во двор. Возле двери на опрокинутом бочонке сидел грузный латник, откинувшись на стену. Красноватый свет факела блистал на шлеме, железных пластинах, на плечах и коленях, на широком лезвии топора. Красногубый рот раскрывался, но тут же страж вздрагивал, обводил коридор подозрительным взглядом, дремал снова. Под железными пластинами был толстый кожаный доспех, длинные темные волосы падали на плечи. Топор лежал поперек колен, а щит поблескивал рядом, прислоненный к стене.

Схоронившись в тени, наблюдали. Томас сжал и разжал кулаки:

– Я бы такого увальня… Но пока добегу, заорет, как раненый бык!