Ярость - Никитин Юрий Александрович. Страница 21

Яузов задвигался, прорычал:

– Одной ракеты хватит, чтобы не только мамбо-юмбо, но и всю Африку…

Коломиец, похоже, решил не обижаться на генерала, какая в казарме культура, сказал печально:

– А что мы можем? Пресса в руках частного капитала. Телевидение – тоже. Мы через полгода вступим в третье тысячелетие, двадцать первый век, а здесь…

Кречет поморщился:

– Какой, к черту, двадцать первый век?.. Что за страна, где идиот на идиоте! Самому тупому из дебилов понятно, что первого января двухтысячного года начинается последний год двадцатого столетия, а до начала двадцать первого еще ровно год, но вся тупая рать газетчиков и телевизионщиков изо дня в день твердит о начале третьего тысячелетия…

Министр культуры растерянно хлопал глазами. Он вышел из поэтов, вряд ли умел считать до десяти, а сейчас, судя по его лицу, был уверен, что генерал-президент кукукнулся. Коган быстро посмотрел на Коломийца, перевел непонимающий взор на Кречета:

– Ну, вы даете, Платон Тарасович!.. Того и гляди брякнете, что Земля… того… вокруг Солнца, а я ж вижу, что всходит на востоке, а опускается за край земли на западе!..

Кречет скупо усмехнулся, кто-то подхихикнул угождающе, обстановка снова разрядилась. Стаканы звякали, половина бутылок уже опустела. Чувствовалось, что у многих появляется желание поставить их под стол по странно выработанной у русского человека привычке.

Забайкалов покряхтел, подвигался, привлекая к себе внимание, и, когда все взоры наконец задержались на нем, проговорил с расстановкой:

– Господин президент, пора определиться с зарубежными поездками. Хотя бы ориентировочно.

Кречет отмахнулся:

– Пока не до поездок.

– Надо, – произнес Забайкалов медленно, едва ли не по складам.

– Что вы давите? – огрызнулся Кречет. – В стране такое творится!.. Сначала надо разгрести здесь. Поездки – потом.

– Но что отвечать?.. Послы берут меня за горло.

Кречет сказал зло, желваки вздулись, как рифленые кастеты:

– Ответь, что мы сосредотачиваемся.

Забайкалов усмехнулся, в прищуренных заплывших глазах промелькнула веселая искорка:

– Неплохо.

– Что-то не так? – насторожился Кречет.

– Европейские послы хорошо знают эту фразу. Когда князя Горчакова, одного из моих предшественников, спрашивали, почему Россия перестала участвовать в международных делах, он ответил коротко: «Россия сосредотачивается». Это прозвучало загадочно, грозно и… пугающе. Вы об этом знали?.. Нет?.. Тем интереснее.

С хмурого лица Кречета на миг соскользнула тень:

– Россия после того позорного поражения все же очнулась от спячки! Начала барахтаться, сделала рывок… и вернула себе и Севастополь, и весь Крым. И даже взяла много больше, чем потеряла. К тому времени мы нарастили такие мускулы, что ее вчерашние победители: Франция, Англия, Турция и еще какая-то мелочь – и не пикнули. Нам бы сейчас так сосредоточиться!

– Ну, дипломатические ноты были, – поправил Забайкалов, – но уж так пикали, для порядка. Хорошо, так и отвечу, Платон Тарасович. Это в самом деле хороший ответ.

– Он верный, – возразил Кречет, – а не просто удачный. Сруль Израилевич, что у нас с финансами? На нуле?

Коган сказал осторожно:

– Если бы на нуле, даже я бы не прочь военного парада… С танками и ракетами на Красной площали, бегущими пионерами к Мавзолею… А так, в глубоком минусе. Внешний долг – сто тридцать миллиардов долларов. Но вообще-то западные страны могут подкинуть кредитик…

– Ну-ну?

– Понятно, на известных условиях…

Кречет нетерпеливо бросил:

– Это ясно даже генералу. Все охотнее дают друг другу на водку, чем на хлеб. Так называемые целевые кредиты. Но, как я вижу по вас, Сруль Израилевич, кредиты готовы дать на таких условиях, что даже вам брать не хочется.

Коган с независимым видом пожал плечами:

– Я бы взял. Не мне же целовать американского президента в зад!

– Ага, понятно.

Он шумно засопел, лицо налилось багровым. Коган пояснил невинно:

– Всегда так было. Целовать в зад – обязательное условие получения кредитов. По крайней мере, на Западе. У племени мамбо-юмбо еще не просили, их условия не знаем. Вон прошлому президенту пришлось целовать задницы всем членам Совета Европы. Правда, иногда удается подсунуть вместо себя нашего канцлера…

Краснохарев насупился, засопел, отвернулся. Буркнул в стол:

– У вас чересчур образный язык для министра финансов. Вам бы, Сруль Израилевич, в газетчики.

– Да что там, – отмахнулся Коган беспечно, – со слабыми нигде не считаются. Как мы ни протестуем против расширения НАТО, но что им наше слабое вяканье?.. Деньги-то, стоя на коленях, у них просим?

– А что, просить лежа? Может, им наша власть не нравится? Все-таки у нас не их болтократия, а, так сказать, просвещенный авторитаризм.

– Просвещенный… – повторил Коган с недоумением, – авто… авто… я знал со школьной скамьи просвещенный абсолютизм… не то Людовика какого-то, не то Луи…

– Мало вас в школе пороли, – буркнул Кречет. – Это вам не финансы! Так никто и не дает?

– Никто, – ответил Коган. – Запад вас боится.

Кречет поморщился:

– Черт… стоило ли позволять еврею пролезть в министры, если не может выпросить денег у западных жидов?

– Мне бы дали, – сообщил Коган, – стоит мне хоть на часок сесть в президентское кресло…

Он плотоядно потер ладони, мол, за часок его правления от Руси останется мокрое место, а Кречет хмуро буркнул:

– Шиш тебе, Сруль Израилевич! Потом вас и динамитом не свергнуть… понятно, весь кагал притащите. Пора и русскому посидеть на русском троне. А то либо монгол, либо грузин, либо хохол хохла тащит… А уж жидов среди них еще больше. Так что придется искать другие пути, без жидов и коммунистов.

– И комиссаров, – дополнил Коган.

– Вот-вот. Без жидов, коммунистов и комиссаров. Хотя и от них не отказываемся, мы без дискриминации.

В кабинете нарастал легкий шум. Министры двигались свободнее, кто-то решился наполнить стакан водой, кто-то вовсе осмелился налить сока. Грубоватую манеру президента наконец уловили, примерились, теперь старательно подстраиваются под грубовато-мужественный стиль, когда надо работать четко, бесцеремонно, с мужскими шуточками и подковырками.