Зубы настежь - Никитин Юрий Александрович. Страница 58

Ветер срывал и уносил слова. Воевода все же услышал, крикнул:

– Почему?

– Горы далеко!

– А что предлагаешь ты?

Я стиснул зубы. Даже если доскачем, хотя горизонт здесь еще дальше, чем на Земле, что будем делать, если отыщем самую широкую щель разве что для моего мизинца?

Земля часто-часто гремела под копытами, но и все чаще вздрагивала тяжело и со стоном, а рев за нашими спинами гремел громче, в нем чувствовалось нетерпение зверя, что настигает добычу.

Наши кони не мчались, а летели, впереди вырастали спины пригнувшихся дружинников. Их кони вытянули шеи, как гуси, что стремятся уйти от погони, копыта бешено выбрасывали комья земли.

Мы с воеводой все так же мчались стремя в стремя, пригнувшись, молча. Он на скаку склонился к подпруге, ослабил чуть. Мой вороной мчался ровно и мощно.

На чуть посветлевшем небе медленно и пугающе плыла бледная как смерть вторая луна. Мы мчались дальше, не сбавляя галопа. За второй луной проплыла третья, две предыдущих побледнели и странно угасли, не коснувшись горизонта.

Хотя летом ночи коротки, но все же, когда закричали петухи, я с изумлением посмотрел на небо. Звезды блекли, справа в рассветном полумраке проступили в утреннем тумане зубчатые стены какого-то града.

Пастух из раскрытых ворот выгонял огромное стадо прямо в предрассветный туман.

На востоке поднялась заря, я уже отчетливо видел скачущего рядом воеводу, мрачного и нацеленного. Он несся на своем хмуром коне как бык, разрывая туман в клочья.

Мой конь на ходу прядал ухом, слушая на скаку мои понукания, только скосил умный живой глаз, коричневый, с голубоватой каймой по белку. Пена уже клокочет во рту, падает клочьями, на боках вздувается горячий пот, его срывает встречным ветром.

Бедный мой конь, мелькнула мысль. Храпит и хрипит, а мыло на брюхе и бедрах кипит… Неизвестно, каким бы оказался единорог сейчас. А вдруг сдуру бы, не слушаясь поводьев, бросился на этого бронированного бога?

Копыта все еще гремели по сухой земле. Небо очистилось, солнце медленно поднялось и жгло спину и плечи. Мы неслись через жнивье, из-под ног прыскали зайцы и мелкие птички.

Вороной уже пошатывался на скаку, но скакал и скакал, хоть кровь выкипает из жарких ноздрей, хоть ободки глаз все мутней и мутней. Я сбросил тяжелые сапоги, снял заседельный мешок и бросил на дорогу, гладил и трепал коня по гриве, умолял, просил, убеждал, смеялся, а черная стена все ближе, вороной как почуял конец пути и, весь мокрый, как большая черная рыба, в клочьях пены, все несся, не сбавляя скорости.

Наш отряд растянулся в бешеной скачке: принцесса и герцог впереди, за ними две служанки, а тяжелые воины на измученных конях отстают все больше и больше.

ГЛАВА 14

Задний оглянулся, встретился с нами взглядами. Это был немолодой дружинник, на щеке шрам, в ладно подогнанной кольчуге с чужого плеча, с широким топором за спиной в ременной петле. Его взгляд скользнул поверх наших голов, мы видели, как на его бледном лице заходили желваки, в глазах вспыхнул стальной блеск. На щеках проступили красные пятна. Лицо медленно становилось суровым и решительным.

Выпрямившись в седле, он подобрал поводья, начиная придерживать бешено скачущего коня.

– Торопись! – крикнул я.

– Нет, – ответил он медленно и красиво. Глаза его сверкнули молодой удалью и отвагой, голос окреп, а плечи стали еще шире. – Скачите во весь опор. Я его задержу.

Воевода гаркнул сердито:

– Ты погибнешь, дурак!

– Но Куявия будет жить, – ответил он коротко и натянул поводья.

Конь встал на дыбы, замолотил по воздуху передними копытами. Затем старый воин развернул коня, а мы пронеслись мимо как две гигантских стрелы. Сзади рев прервался, послышалось рычание, звон железа.

Земля мелькала под конскими брюхами, сливаясь в серое пестрящее полотно. Я все придерживал вороного, он все еще стремился догнать и обогнать скачущих впереди, но я уже видел, что у всех воинов кони покрылись мылом, с узды ветром срывает клочья пены.

Когда оглянулся, красный зверь был далеко позади. Из груди вырвался вздох облегчения, но рядом несся хмурый как ночь воевода. Встретив мой взгляд, крикнул зло:

– Каркоган был добрым и веселым человеком, но воином… Его этому богу на один зуб!

Вскоре земля в самом деле снова начала подрагивать под тяжелым ударами чудовищных лап. В спину толкнул настигающий рев. Один из воинов, что несся на взмыленном коне прямо перед нами, решительно потянул повод. Конь с облегчением начал замедлять скачку.

Воевода бросил сердито:

– Куда?

– Скачите! – крикнул тот. – Я его задержу.

– Погибнешь, дурак!

– Но Артания будет жить!

Мы успели увидеть, как он развернул коня, явно желая самому ударить на чужого бога, смять его конем, вонзить в него острое копье…

Мы пронеслись мимо, а за спиной услышали треск, звон железа, раздраженный рев, что тут же стал торжествующим, затем хруст человеческих и конских костей. Ровная стена гор вырастала, хоть и очень медленно, но тяжелый топот возник снова, и снова заколебалась земля под тяжелыми прыжками.

Впереди нашего отряда неслись в одиночестве принцесса и герцог. Слуги и служанки постепенно отставали, а воины сами придерживали коней, оставаясь живым щитом между своими господами и чудовищем.

Еще один начал придерживать коня. Воевода крикнул раздраженно:

– Куда?

– Я останусь.

– Зачем?

– Я его задержу.

– Ты погибнешь, дурень!

– Но Фолклендские острова будут жить!

И хотя, как сейчас выяснилось, это был презренный шпи­он из какой-то Фолклендии, в этот момент он был прекрасен, ибо каким-то образом ощутил общность людей перед лицом… перед мордой чудовища, обло, озорно и вообще просто нечеловека, который уничтожает человеков, невзирая на их принадлежность к разным государствам, этническим и прочим конфессиям.

Однако затихший было рев настигал снова. Мы все мчались, приникнув к конским гривам, однако я заметил, как один воин начал оглядываться чаще других. Его некрасивое лицо стало прекрасным и светлым, глаза засияли как звезды.

Когда его рука натянула поводья, мы все ощутили, что именно страшное и прекрасное он задумал.

– Ты погибнешь! – воскликнул воевода.

– Но цивилизация будет жить, – ответил он.

Мы успели увидеть, как красиво, как в танце, широко раскрылся в повороте красный плащ, конь взвился на дыбы мощно и трагически заржал, прощаясь, затем мы унеслись дальше к жизни, а он, молодой и красивый, ринулся навстречу бессмертию.

Мы уже начали было думать, что чудовище нас не настигнет, но послышался сперва глухой рев, затем земля затряслась от тяжелых прыжков. Наши кони неслись, как ­тяжело груженный усталый ветер, но чудовище, каждым скоком перекрывая пять конских прыжков, медленно, но упорно настигало.

Еще один воин придержал коня. Конь встал на дыбы, изящные ноги, созданные для поцелуев, красиво замелькали в воздухе. Лицо этого человека было прекрасным, суровым и трагичным. Он знал, что с этого момента, он малый и ничтожный человек, становится тем, о ком будут петь песни, а родством с которым будут гордиться.

Чудовище неслось крупными тяжелыми прыжками. Я рассмотрел над ним красную полоску, что медленно удлинялась, стала желтой. Значит, чудовище уже было на волосок от гибели, но теперь регенерируется, восстанавливает жизнь, и все жертвы были напрасны!..

– Ты погибнешь! – вскричал воевода.

– Но Вселенная будет жить, – ответил воин звучно. В его правой руке блеснул боевой топор. На лезвии плясали искорки и металась огненная змейка. Его лицо расширилось, как и плечи, а рукоять топора удлинилась на треть. Он уже принадлежал другому миру, и сквозь него смотрели как его предки, гордясь потомком, так и цепь гордых потомков, гордящихся героем из седой древности.

Каменная стена надвинулась, заняла полнеба, мы с ужасом видели, что она абсолютно ровная, без единой трещинки. Принцесса и герцог уже повернули коней, помчались вдоль стены.