Магия в крови - Новак Илья. Страница 9

Пожилая хозяйка поклонилась им. Одета она была в мешковатое платье с длинными рукавами, на голове шерстяной платок – виднелось лишь круглое бледное лицо, да из-под рукавов выступали кончики пальцев.

– Постоялый двор тут у тебя? – спросил Жерант Коско.

– Так и есть, – согласилась она, глядя на гостей темными совиными глазами. – Заходите, господин. И вы, барышня.

Жерант огляделся.

– Что-то не вижу совсем постояльцев. Ни коней, ни карет…

Женщина развела руками:

– У нас путники редко бывают, да и в лесу никто не живет, господин. Если только кто проедет мимо, к горам или к городу… И то не все останавливаются. А вы заходите в дом, сейчас брат мой выйдет, лошадей распряжет ваших. Вы если ночевать будете, так мы недорого возьмем.

Жерант поглядел на бледную уставшую внучку, подумал, что ночью ехать через лес может быть опасно, и решил:

– Хорошо, кликни его, пусть распрягает. И комнаты нам сразу покажи. – Он залез в фургон, вытащил из сундука сумку, где лежало самое ценное, что старик захватил с собой, и вновь спрыгнул на землю. Из дома показался коренастый хозяин с такими же, как у сестры, круглыми темными глазами, в облезлой шапке, нахлобученной по самые брови. Окинул взглядом гостей, кивнул и пошел к фургону.

– И ужин, – сказал Жерант. – Ужин приготовь.

Хозяин с хозяйкой оказались похожи друг на друга – оба невысокие, пухлые и круглолицые. Сестра любила поговорить, а брат молчал, только улыбался иногда. На левой щеке его была красная рана, при виде которой Лара вздрогнула – казалось, сквозь нее можно увидеть зубы.

Половину дома занимали просторное помещение со столами и лавками, а также кухня, отделенная дощатой перегородкой. Дальше были комнаты – в двух жили хозяева, еще четыре для гостей. Жерант Коско не стал снимать с пояса кинжал и сумку свою тоже в комнате решил не оставлять. Хозяйка принесла бадью с водой, полотенце, и старик помылся. Из соседней комнаты доносился плеск: за стеной тем же самым занималась Лара. Жерант склонился над бадьей, зачерпывая ковшиком воду и поливая голову, когда внучка прокричала из-за стены:

– Ой, дед, смотри! В окно глянь!

Жерант, схватившись за кинжал, сунулся в окно – и увидел вышедшую из леса косулю. Козы не обратили на нее внимания, а пес, подняв голову, заворчал. Косуля развернулась и скрылась между деревьями. Жерант плюнул и прикрикнул на Лару:

– Ты не вопи! Я чуть в бадью не упал.

Когда они вышли из комнат, хозяйка уже накрыла стол. Лара за ужином молчала: она давно свыклась с тем, что дед с ней важные дела не обсуждает, и вообще никакие не обсуждает, только отдает приказания, когда ему что-то нужно. Она всегда его слушалась, потому что была самой младшей в семье: ею все родичи командовали, а дед – в особенности. Жерант молча прихлебывал горячий луковый суп и не глядел на внучку. Сумку он положил на лавку рядом с собой.

Первая, самая острая тоска по Трилисту прошла, но Лара то и дело вспоминала о нем. А старик, кажется, позабыл Геба, как только фургон покинул то место на дороге у ельника. Лара знала, чем он озабочен, – предстоящей встречей с дочерьми и их мужьями, которые раньше добрались до замка и теперь хозяйничают там.

– Уважаемая, опасно по лесу ночью ехать? – спросил Жерант.

Женщина, как раз собиравшаяся выйти во двор, вернулась к столу.

– Мне бы лучше вам ответить, господин, что опасно, – сказала она, застенчиво улыбнувшись. – Чтоб вы уж точно на ночлег остались. Но если вправду – нет, не очень-то. Хотя волки могут к тракту выйти. Они все больше зимой нападают, но ведь уже почти что и зима…

И Лара и старик устали с дороги. Доев, оба сразу отправились спать.

В конце концов Бард Бреси совсем утомил его своей болтовней. Дук передал ваганту поводья, объявив, что хочет передохнуть. С опаской перешагнув через дремлющего Вача, он устроился на заду телеги, достал из котомки книгу в деревянном переплете и принялся листать толстые шершавые листы. Здесь были муары – «живые знаки», которыми чары иногда записывали заклинания, – и обычные буквы. Читал Дук с трудом, муаров, ясное дело, не понимал вовсе, но буквы кое-как разбирал. На первой странице оказалось следующее: «Смешать корчевой вазель, вытяжку из стеблей медуницы, сорванной в полночь на перекрестке лесных дорог, молотые земляничные листья и кал младенца мужского пола в пропорциях 3/5/2/5. Нагреть, добавить четверть унции воска. В темном сыром хладном месте, хорошенько закупорив, дать отстояться два года. Получается мазь Гретеля, способствующая прорастанию волос у плешивых; заживлению потертостей от седла у лошади; восстановлению девственной плевы; растворению мозолей на пятках. При незначительном добавлении в пищу на протяжении нескольких дней мазь Гретеля вызывает появление у человека отложений жира и, как следствие, тучности, приятной для взгляда и полезной для организма».

Все это было снабжено рисунками. Песко Цветник кропотливо, в деталях, изобразил, как выглядят земляничные листья, корчевой вазель (оказалось, что это какие-то корни) и стебли медуницы.

Мазь Дука не заинтересовала, он принялся листать дальше, хмурясь и шевеля губами при чтении. Больше всего ему пришлась по душе «паутинка-невидимка» – паста для того, чтобы сделать какой-либо предмет невидимым (увы, только предмет; Песко сообщал, что попытался опробовать средство на кошке, и та издохла в мучениях, оглашая окрестности криками: надо полагать, по причине невыносимого жжения, возникающего в живом теле при соприкосновении оного с пастой). Цветник писал, что у исчезнувших предметов появляются некие особенности, позволяющие использовать их интересным образом. Для производства снадобья требовалась паутина «арахноида семиногого, обычного» и некоторое количество всяких других веществ. Еще Дуку запомнился некий Древесный Сухорук – «пакостная мракобестия», как сообщал Цветник, «очами незрячая, но до пожирания всего живого охочая, нюхом его унюхивающая и вредная зело».

Жиото увлекся чтением. Лишь перестав различать буквы, он оторвался от книги и с удивлением понял, что почти совсем стемнело. Вач давно проснулся и шел рядом с телегой. Бард Бреси сидел, ссутулившись, на передке. Жиото спрятал книгу в котомку, крепко завязал горловину, сунул в угол телеги, набросал сверху соломы и после этого уселся возле Бреси.