Обрученные судьбой (СИ) - Струк Марина. Страница 37

— Владек, — прошептала Ксения, каким-то шестым чувством узнавая своего нежданного посетителя, чье сердце так быстро колотилось у нее под ладонью. Большая мужская ладонь легла на ее затылок и потянула к себе, приближая ее лицо. Это действительно был он — теперь, когда их лица были настолько близки, что едва не соприкасались носами, Ксения видела в скудном свете, идущем из оконца сверху, как блестят его темные глаза.

А потом их губы соприкоснулись, и Ксения прикрыла веки, будто отгораживаясь от всего вокруг, кроме этих рук, что заскользили по ее телу, сбрасывая на пол летник, что лежал в ногах. И кроме этих мягких нежных губ, ласкающих ее губы, длинную шею, плечи.

Она вдруг позволила себе принять эти ласки, зная, что непременно случится в итоге, какое наслаждение принесет ей то, чего она так боялась ранее. Ныне она могла разрешить себе пойти на этот шаг. Ибо когда она вернется в отчий дом, у нее не будет иного пути, как прожить остаток жизни в затворничестве совершенно одной. Ежели батюшка не вернет Ксению мужу (а она приложит все силы, чтобы этого не случилось), то у нее будет лишь один путь — инокиней в монастырь, ведь она опорочена ныне, запятнана. Так почему бы не собрать по крупицам те моменты, которые будут ее греть своим теплом в этой грустной для нее будущности?

Ксения подняла руки и запустила пальцы в волосы целующего ее в шею мужчины. Она давно хотела это сделать, и ныне полностью отдалась своим желаниям. Он сначала замер, будто не веря ее отклику, а после поднял голову и принялся целовать ее в губы с неистовой страстью. И она уступала ему, с радостью откликаясь на его напор, на его силу, раскрывая для него губы, гладя его волосы и плечи.

Он скинул рубаху с широких плеч, отстранившись на миг от нее, и Ксения замерла, в который раз поражаясь размаху его плеч, силе его мускулов, которые она ощущала под своей рукой, проводя по обнаженной коже. Подобное прикосновение было в новинку для нее, и она трепетала от тех чувств, что захватывали ее. Казалось, через кончики ее пальцев, движущихся по его коже, в нее проникает некий огонь, все ярче и ярче разгорающийся внутри.

Владислав потянул вверх ее сорочку, и Ксения испуганно отстранилась от него, едва не сваливаясь при этом с лавки, на которой они ухитрились поместиться вдвоем.

— Срам какой! — прошептала она, пряча вспыхнувшее лицо у него на плече, в место чуть пониже ключицы. Запах его кожи закружил ей тут же голову — такой приятный, такой… родной.

— В этом срама нет, моя драга, — ответил ей Владислав, и она уступила ему, позволила стянуть с себя рубаху. — Не может быть в этом срама!

Он провел ладонями по ее обнаженному телу, будто пытаясь хотя бы на ощупь понять ее красу, раз не мог увидеть ее глазами, касаясь каждой частички тела, будто слепой. А потом в то же путешествие двинулись его губы, и Ксения забылась под напором чувств, что вмиг захлестнули ее мощным шквалом.

Когда она пришла в себя, то увидела, что сидит у него на коленях в совсем непотребной позе, положив голову на грудь Владислава, слушая мощный стук его сердца. Она попыталась отстраниться, но он не позволил ей сделать этого, прижал ее голову ладонью. А после как-то исхитрился откинуться назад и лечь спиной на лавку, устраивая Ксению поверх себя, натягивая на их обнаженные тела что-то широкое — то ли ее летник, то ли свой жупан, что подобрал с пола. При этом он случайно придавил одну из ее кос к скамье своим плечом, и она глухо вскрикнула от боли.

— Прости, — произнес Владислав, высвобождая косу из плена. Он поднес ее к самому лицу, будто пытаясь рассмотреть в темноте, какого цвета ее волосы, но не преуспел в том — уж слишком темно было в бане. Потому просто провел косой по своей щеке. — Я не ошибся, моя драга. Они мягкие и гладкие, как шелковое полотно.

Ксения вдруг опомнилась от морока, что закружил ей голову недавно. Мало того, что она обнажена, так еще и с непокрытой головой. А потом в голову пришла мысль — да к чему это ныне так переживать? Не стоит даже думать о том позоре, что ныне покрыл ее имя, уговаривала она себя, но не смогла отринуть эти тяжкие для нее мысли.

Опорочена, обесчещена, отвергнута. Вот ее будущее отныне.

— Я открыла свои волосы другому мужчине, — прошептала Ксения, сама не веря в то, что произносила. С самого детства ей твердили, что большего позора, чем открыть волосы замужней женщине для постороннего взора и быть не может. И эта истина ныне жгла ее, будто каленым железом.

— Я их не видел, моя драга. Тут темно, как у черта за пазухой, — ответил ей так же тихо Владислав, чувствуя, как напряжено ее тело, как бьет его нервной дрожью. — Позор, коли волосы на виду, а я их не видел. Не думай об том ныне, моя кохана, а просто поспи.

Я не усну, подумала Ксения упрямо, едва сдерживая слезы от той нежности, что она уловила в голосе Владислава. Как уснуть, коли на сердце так горько? Но глаза все же закрыла, пытаясь скрыть предательскую влагу плотно сомкнутыми веками. Последнее, что она слышала, был тихий успокаивающий шепот Владислава. Последнее, что чувствовала — его дыхание на своих волосах и нежное касание губ ее виска. А после она провалилась в тяжелый сон без сновидений, убаюканная теплом его крепких рук.

Пробудилась Ксения, когда где-то в займище громко прокукарекал петух. Она резко села на скамье, а потом натянула летник, что упал при этом движении с ее обнаженной груди. Владислава рядом с ней не было, даже ни одного знака, что он был тут давеча ночью. Но она знала, что это был вовсе не сон, не морок ночной. В самом заветном местечке слегка саднило, а сама она была гола, как при рождении своем, знать, и правда, лях побывал в бане этой ночью. Ксения нагнулась и подцепила рукой валяющуюся поодаль рубаху, быстро натянула на себя, путаясь в рукавах.

Стукнула дверь о притолоку, и в баню вошла Марфута, спеша помочь своей боярыне облачиться в наряд. Солнце поднималось из-за края, ляхи уже поднялись и собирались в путь. Только ее Ксения припозднилась ныне пробудиться ото сна.

Женщины ничего не сказали друг другу. Ксения отводила в сторону взгляд, стыдясь своих растрепанных кос и покрасневших местечек на нежной коже шеи и груди, там, где ночью их касалась жесткая щетина на лице Владислава. Марфа же молчала, не зная, как передать своей боярыне то, что ей приказал отдать Ксении ляшский пан, ощущая, как липкий страх заполняет ее душу. Знала же она, что добром все это не кончится, и вот оно!

Надежно закреплена на голове кика, расшитая речным жемчугом, завязано на шее широкое ожерелье, надет на плечи расшитый серебряной нитью в тон ткани сарафана летник. Готова Ксения к отъезду, и Марфа отступает в сторону, пропуская из бани свою боярыню. Та вышла из мыльни, склонив голову, чтобы не удариться лбом о низкую притолоку, звякнув при том длинными серьгами.

Все время, что Ксения шла по тропе вверх по склону, она вспоминала прошлую ночь. Ту нежность, что связала их воедино, ту страсть, что заставила головы пойти кругом. Впервые она так открылась мужчине, впервые подпустила его так близко к своей душе. Владислав снова нашел дорогу к ее сердцу, которую, как ранее казалось Ксении, уж никому не под силу одолеть. А значит, Ксении суждено покорится своей доле, что снова свела их воедино, снова заставила соединить руки, как тогда ранее. Она снова вспомнила те слова, что шептал ей Владислав ныне ночью, и покраснела от удовольствия. Ей казалось, что даже это утро играет нынче каким-то другими красками, более яркими, а птахи щебечут громче и радостнее. Да и сама она чувствовала себя ныне совсем другой, не той Ксенией, что была прежде. Она не знала, что именно изменилось в ней, но она явно ощущала, что переменилась этой ночью. Будто птица Феникс из сказок возродилась из пепла, в который превратилась жизнь после того рокового дня.

Ксения улыбнулась хмурой Марфе и ускорила шаг. Ей не терпелось увидеть Владислава, заглянуть в его глаза. Интересно, прочитает ли он в ее глазах, разгадает ли эти перемены? Она стала другой ныне утром, и эта новая Ксения будет отныне сама решать, что и как ей делать, без оглядки на условия и ограничения. И самое главное — она возьмет тот дар судьбы, что та посылает в руки. Она возьмет от него яркие воспоминания, которые сохранит на весь остаток жизни, что ей будет суждено провести без него.