Шут (СИ) - Кочешкова Е. А. "Golde". Страница 79
Когда Мирта ушла, Шут не сразу уснул. Перед взором его кружили видения минувшего дня, особенно назойливо почему-то вспоминался небритый монах... Он так походил на брата Бареона, что когда-то отдал Шута Виртуозу...
Новый хозяин сразу сказал Шуту, что тот попал к артистам вовремя. Самый возраст, чтобы начинать учебу их непростому ремеслу - пять лет. Шесть, конечно, хуже, но можно. А случись им приехать еще годом позже - и Виртуоз не согласился бы взять чужого мальчишку, чье тело уже утратило ту гибкость, которая свойственна лишь малым детям.
Учить его начали с первого дня. И поручили это молодому акробату Дейре.
Занятия с этим юношей походили на праздник. Акробат был добр и мягок, никогда не принуждал Шута силой, а всегда соблазнял возможностью научиться делать так же, как он сам. С ним было весело и ничуть не страшно. Шут доверял Дейре настолько, насколько может доверять человек, которому ни разу не довелось упасть всерьез. Что бы ни приходилось ему делать - глубокие прогибы назад или стойку на руках - Шут всегда был уверен, что сильные руки старшего товарища, подхватят его и не дадут заработать ни одного синяка.
С Виртуозом все было иначе... Жестче, больней и проще. Хозяин труппы никогда не церемонился со своими артистами.
Шут хорошо запомнил тот день, когда после подготовительных растяжек и многочисленных веселых упражнений с Дейрой он оказался в руках Виртуоза, который с усмешкой заявил, что пришло время серьезного обучения...
Хозяин сел на коврик, расстеленный по траве у озера, где они остановились, ухватил Шута за бока и уложил себе спиной на колени так, что голова того свесилась к траве, а ступни оказались в больших и сильных руках хозяина... И эти руки медленно, но неумолимо разгибали Шутовы ноги в стороны до тех пор, пока не коснулись ими, разведенными на всю ширину, коврика. Шут кричал страшно, слезы против воли фонтанами брызнули из глаз - подобной боли испытывать ему еще не приходилось... Он успел тысячу раз проклясть новую жизнь и распугать своими рыданиями всех окрестных птиц. Но Виртуоз на этом не успокоился и велел ему самому садиться теперь в 'струну'. Все еще всхлипывая, Шут уперся руками в коврик и раздвинул ноги так широко, как только мог. В какой-то момент напряжение и без того растянутых в паху мышц достигло предела и переросло в тупую боль, не позволяющую сесть ниже. А до коврика еще оставалась целая ладонь, а то и две.
- Глубже, - спокойно жуя стебелек травы, велел Виртуоз.
- Я не могу!.. - захныкал Шут, с мольбой глядя на хозяина.
- Можешь, - ответил тот, сплюнул травинку и со всей силы надавил Шуту на плечи...
После этого Шут уже не сумел даже встать. Виртуоз легко подхватил его, заплаканного и несчастного и, держа подмышкой точно кулек с сеном, отнес к озеру.
- Поплавай немного, - мягко сказал он, опуская Шута в воду. - Это поможет.
Но если вода и помогла, Шут этого не заметил - до самого вечера он ходил враскорячку, едва переставляя ноги. А на следующий день все повторилось. И через день тоже. Но спустя неделю Шуту уже не требовалась помощь, чтобы самостоятельно удерживать ноги разведенными на всю ширину.
Постепенно, год за годом, Виртуоз и его подопечные учили Шута всему, что знали сами. Хотя каждый в труппе обладал каким-то особенным талантом, все ее участники были многогранны, как и полагается хорошему бродячему артисту. Каждый умел и жонглировать, и разгуливать на руках, и смешить публику. Таким должен был стать и Шут, хотя все склонялись к тому, что на роду ему написано быть акробатом. Уж больно легок в кости, и по всему видно - высоким не вырастет.
День ото дня тело Шута - идеальное тело акробата - крепло, набиралось ловкости и силы, он стал выносливым, как звереныш, редко болел и в целом доставлял не много хлопот своему хозяину. Брат Бареон едва ли узнал бы теперь в ладном загорелом мальчишке с белозубой улыбкой и сверкающими глазами того тихого сироту, который мог целыми днями молчать и нередко был обзываем 'тощей щепкой'. Конечно, Шут не стал пухлей, но он был теперь славным, прекрасно развитым ребенком, которого уже никто не называл 'задохликом'.
Выступать он начал почти сразу же. Сначала Шуту доставались смешные и нелепые роли в забавных розыгрышах, потом он помаленьку стал помогать Дейре, а спустя несколько месяцев был уже полноценным его партнером. Конечно, не таким, как Фей, которая поражала публику своей гибкостью, грацией и смелостью, но и на Шутову долю аплодисментов вполне хватало. Пока он был мал, рисковать по-настоящему ему не позволяли, и Шут с восторженной завистью смотрел на трюки старших товарищей, которые так часто играли со смертью, что уже перестали ее бояться. Он знал - когда вырастет, будет таким же...
Конечно, ему еще не раз приходилось попрекать свою судьбу за несправедливость и колтушки Виртуоза, но на самом деле, Шут уже никогда бы не согласился променять эту жизнь на другую...
Ночью ему опять привиделся тот ужасный сон про Нар. И на этот раз кошмар был еще ярче, чем обычно. И, наверное, Шута снова вывернуло бы от страха и отвращения, не будь его желудок пуст, как сморщенная фига.
Он проснулся от собственного крика и долго лежал, судорожно вздрагивая, пока кошмар не отступил куда-то вглубь комнаты. Шут всхлипнул и, подхватив одеяло, забрался в постель - на полу он совсем продрог, хотя Мирта подбросила в камин достаточно дров. Он боялся снова уснуть и долго лежал, стискивая подушку холодными пальцами.
Лишь твердо решив рассказать обо всем Нар, Шут сумел немного успокоиться и провалиться в тревожную дрему.
9
- А кто убил меня? Ты разглядел? - черные глаза смотрели на него сердито и требовательно. - Ну же, вспоминай, глупый!
Шут даже без другого взгляда прекрасно видел, что Нар испугана. Он грустно качнул головой:
- Нет...
- Если ты все выдумал, просто чтобы досадить мне, то эта шутка тебе дорого обойдется!
- Это правда, Нар... - он стоял перед ней будто провинившийся подмастерье перед хозяином. Принцесса нервно измеряла шагами свою небольшую, странно обставленную комнату. Уж сам Шут на что любитель всего необычного и то удивился, когда тайкурский слуга - один из немногих, что остались при своей госпоже - привел его сюда. Все было таким диковинным. Вместо кровати - широкий тюфяк, покрытый пестрым лоскутным одеялом. Вместо кресел и лавок - множество разноцветных вышитых подушек. Вместо гобеленов и драпировок - многокрасочные ковры на стенах. И эта женщина говорила ему о неприхотливости тайкурского народа! Может, по цене все эти вещи и уступали тем, что украшали королевскую опочивальню, но уж стратегического смысла они точно никакого в себе не несли.
- У тебя здесь очень красиво, - промолвил Шут, устав смотреть, как мечется принцесса. Она подскочила к нему - маленькая, взъерошенная - схватила за края распахнутой куртки так, что бубенцы на вороте испуганно звякнули.
- Ты же видящий, - воскликнула она, - и это твой сон! Т ы должен сказать мне, что все это значит!
Шут мягко, но крепко взял ее дрожащие ладони и, легонько сжав их, приложил к своему сердцу.
- Жизнью клянусь, Нар. Не знаю... - Она еле слышно всхлипнула и вдруг прижалась к нему, стискивая в кулачках отвороты Шутова дублета.
- Мне страшно... - она дрожала. - Эта темница... что-то сделала со мной. Никогда прежде я не боялась. А теперь... стоит мне только вспомнить этот мрачный склеп, этих крыс, вонь...
О, да. Шут тоже не мог без содрогания думать об этом ужасном месте. Но он не понимал, с чего вдруг Нар призналась в своей слабости. Не она ли уверяла его, что телесные лишения - ничто для великой тайкурской принцессы? А теперь эта принцесса почему-то говорит с ним так, точно он не 'глупый шут', а, по меньшей мере, сам Руальд. Растерянный, он застыл деревянным изваянием, не смея пошевелиться. Не смея даже вдохнуть.
- Нар... Тебе ли бояться? В этом дворце, во всем этом городе, нет никого, кто был бы сильнее тебя.