Западные земли - Берроуз Уильям Сьюард. Страница 54

Феку обладают тем преимуществом, что они бесконечно плодовиты и взаимозаменяемы, словно экземпляры одного и того же вируса. Феку проникает в Ка и немедленно начинает реплицировать его поддельные копии. Они обладают определенным сходством с оригиналом, как клетки рака печени обладают сходством с нормальной печеночной тканью. Выглядит, как настоящая, но сравнения с ней не выдерживает. Раковая и здоровая клетки не могут сосуществовать в одном и том же месте.

Религии – это вид оружия, и некоторые из них обладают значительным быстродействием. Стоит только посмотреть на бурную экспансию ислама к вратам Вены, в южную Испанию, на восток в Персию и Индию, на запад до Геркулесовых Столбов и в глубь Черной Африки. В зонах усеченного времени, таких как Египет, рекомендуется использование метода «водолазного колокола», потому что время в таких зонах отвердело и потеряло подвижность.

– Задрайте люк, мистер Хислоп, мы погружаемся.

Мы опускаемся ниже слоев, заполненных газетами и шумящими толпами, через эпохи Насера и Фаруха – толстого печального шута – через душные обеденные залы в «Шепперд-отеле», который сожгли восставшие – пламя пожарища смешивалось с мерцающим светом канделябров в квартирах британских колониальных служащих, уверенно, как актеры, игравших свои роли невозмутимых и исполненных самообладания колонизаторов… ниже спрессованных призывов муэдзинов, удушающего застоя арабского мира, спускаемся к вспышке энергии, которая докатилась до врат Вены, до южной Испании, а затем – ЩЕЛК! – и Аллах на тысячу лет погрузился в творческий кризис.

Представьте себе Берроуза, который в течение тысячи лет повторяет: «Солнце остывает на веснушчатой коже мальчика».

Аллаху Акбар… Аллаху Акбар…

В течение тысячи лет Аллах строчил как безумный. поэтому сейчас самое лучшее, на что он способен, – это писания Хомейни. Вот что я вам скажу, у этих старых мулл в глазах есть нечто жуткое. Они смотрят куда-то в сторону, вверх и слегка влево, и выражение у них на лице при этом крайне неприятное. Что-то мертвое и деревянное в этих лицах. Халтурная работа, Аллах, – нас, наследников Шекспира, на такое не купишь.

Самый жуткий творческий кризис случился у меня как раз тогда, когда повествование подошло к Хассан-ибн-Саббаху и Египту, где Горный Старец, как считают, постиг тайну тайн, что позволило ему впоследствии вербовать сторонников, засесть в Апамуте и управлять своими ассассинами на расстоянии.

Я понял, что весь мой подход к ХИСу оказался ошибочным. Я вознес его на высокий пьедестал, а затем, под влиянием остаточных христианских рефлексов, начал призывать его себе в помощь, словно какой-нибудь католик, сжимающий в пальцах брелок с изображением своего святого. Разумеется, потерпев поражение, я почувствовал себя преданным. Впрочем, мне постоянно казалось, что он тоже потерпел поражение и обвиняет в этом меня. Вместо того чтобы расспрашивать о всяких пикантных подробностях, я задался другим вопросом: было ли ХИСу так же плохо в Египте, как мне в гостинице «Императрица»? И тут же я понял, что ответ будет положительным!

Потому что я – это ХИС, а ХИС – это я. Я не агент и не представитель, которого бросили, как только дела пошли туго, и от которого где-то в конторе на другом краю земли отрекся шеф. Но ведь именно этому и учил ХИС! Ка ассассинов сливались с Ка ХИСа воедино. С этого момента он стал представлять такую же (а вернее – ту же) опасность, что и его ассассины.

До ХИСа доходит, что его неудачная попытка стать визирем султана мотивирована глубокой неуверенностью в себе. Некоторые назвали бы это даже трусостью. Он отчаянно нуждался в защите от своих врагов, которые ненавидели его за то, что он себя представлял, но еще в большой степени за то, чем он мог бы стать. Поскольку ХИС представлял собой реальную угрозу их паразитическому существованию. Это самоочевидный духовный факт.

Попасть в руки таких врагов – все равно, что очутится в аду, и ХИСу чудом удалось избежать этой опасности.

Застряв в Египте, без денег и без последователей, ХИС очутился в отчаянном положении. Он чувствовал, как ненависть сгущается вокруг него: рычащие псы и привратники, враждебные чиновники и домовладельцы. Он проходит мимо трех стариков, сидящих на скамейке перед маленьким кафе. Они провожают его холодными, враждебными взглядами. Он идет, чувствуя ненависть, словно град маленьких камешков, который сыплется ему на спину.

Он резко оборачивается… уличный мальчишка стоит у него за спиной, по-собачьи оскалив зубы. Мальчишка сплевывает. Старики смотрят. Никто не хочет связываться с ним. Он поворачивается и быстро уходит.

Жарко, словно в духовке. Он должен найти крышу над головой на последние деньги. Он отправил несколько сообщений своим последователям, но не знает, получили ли они их и может ли он рассчитывать на помощь, а если да – то когда.

Ему не нравится домовладелец – здоровенный бородатый мужчина, от которого разит прокисшим вином и луком. Он соглашается, но просит заплатить за неделю вперед.

– Я засуну расписку вам под дверь.

Это ему тоже не нравится. Слова джентльмена должно быть достаточно. Но он слишком устал, чтобы продолжать поиски.

Крошечная комнатка с решетчатой дверью – единственным источником свежего воздуха, тюфяк на полу, подставка с кувшином для воды и тазом, к стене прибито несколько деревянных крючков. Он ополаскивает теплой вонючей водой лицо, снимает с себя джеллабу, и вешает ее на крючок. Он растягивается на тюфяке в одной набедренной повязке, майке и поясе, на котором висит нож в инкрустированных ножнах, и немедленно погружается в лихорадочный сон.

Кто-то ломится к нему. Он накидывает джеллабу и открывает дверь. За нею стоит домовладелец.

– Что вам надо?

– Что мне надо? – фыркает домовладелец. – Конечно, деньги.

– Но я заплатил вам за неделю вперед. Домовладелец взирает на него с холодным высокомерием.

– Ты мне ничего не платил.

«Иностранец, – думает домовладелец. – Из Ливана или еще восточнее; еретик, скорее всего. Таким людям нечего делать у нас в Каире».

– Если ты не уберешься отсюда, я вызову полицию. Тебе это, сдается мне, совсем ни к чему.

ХИС понимает все. Волна гнева распространяется вверх по спине, волосы на затылке встают дыбом, вспышка света вырывается из его глаз.

Домовладелец ловит воздух ртом и делает шаг назад; острый нож, воткнутый под ребро, входит ему в самое сердце. Лицо его приобретает мертвенно-бледный оттенок, и он беззвучно шевелит губами, словно рыба.

ХИС проворно возвращает нож в ножны, затягивает обмякшее тело в комнату и укладывает его на тюфяк. Он обыскивает покойника и находит привязанный к поясу мешочек с деньгами. Он выходит из комнаты и закрывает за собой дверь.

Вниз по лестнице и быстрым шагом на улицу. Завернув за угол, он чуть не сбивает с ног женщину. Она открывает рот, чтобы обругать его, но тут же осекается и отшатывается в сторону.

В первый раз с момента своего приезда в Египет он чувствует себя свободным и цельным, пробираясь по узеньким петляющим улочкам туда, куда несут его ноги. С подобными людьми можно разговаривать только так.

Вечер, с реки дует ветер. ХИС понимает, что голоден, как волк. Он не ел уже двое суток. Он заходит в маленькую харчевню, со скамейками вдоль стен. Котлы с супом побулькивают над очагами с древесным углем, а на столе стоит корзина со свежим хлебом.

– Заходите.

У этого человека уродливое морщинистое лицо. У него отсутствуют передние зубы, но, наливая ХИСу половником в миску похлебку из баранины с нутом и вручая ломоть горячей, только что с пылу, коричневой лепешки, он улыбается особой, только ему одному присущей улыбкой.

ХИС быстро приканчивает суп и просит добавки. Когда он заканчивает с едой, человек приносит трубку с кифом, раскуривает и передает ХИСу.

– Я проделал далекий путь с Востока, – говорит ХИС, тщательно подбирая слова. – Зовите меня Измаил, кстати 63.