Предпоследний день грусти - Сазанович Елена Ивановна. Страница 20

– Она искренне раскаялась перед смертью, папа. И ты знаешь, даже, по-моему, искренне поверила в Бога.

– Да? – отец удивился. – Это так странно. Ей трудно было поверить в Бога. Она всегда боялась даже разговоров об этом. Но, если это действительно так, как ты говоришь. Меня это очень радует. Значит, ее муки были не столь страшны.

Лицо отца внезапно помрачнело. И он со всей силы сжал кулаки.

– И все-таки я не могу простить ей это письмо. Не могу! И никогда не прощу! Я наизусть помню его… Хочешь, я тебе его… Дрянь она все-таки была!

– Папа, ну, мой милый, дорогой папа. Ты не можешь так говорить о моей матере. О человеке, которого мы с тобой на самом деле очень любили, – и я нежно погладила отца по плечу.

Он словно опомнился. Встрепенулся. И открыто посмотрел мне в глаза.

– Люська, только не отводи взгляд. И скажи мне честно. Ты должна мне сказать все честно.

– Я тебе старалась никогда не лгать. И ты это знаешь, – ответила я. Но мое сердце невольно сжалось. Мое сердце чувствовало, что сейчас придется солгать.

– Ну, тогда ответь… Тогда. На море… Много лет назад… Когда еще был жив этот отвратительный кот Жан… Скажи, тогда мама была не одна?

Я не отвела взгляд. И честными глазами смотрела на отца.

– Одна, пап. Успокойся. Мама была одна.

И папа успокоился. Он, как всегда, мне поверил. Или очень хотел поверить.

Я решительно перевела разговор на другое.

– Покажи мне ее фотографию, папа.

– Что? Какую фотографию? – отец рассеянно сморел на меня. – Ах, ее! Нет, что ты! Тебе она не понравится! Она не может сравниться с Катей. Никто не может сравниться с твоей мамой, – уже громко и уверенно повторил отец. Но тут же его голос понизился. – Хотя… Причем тут сравнения. Она просто другая. Но она прекрасная хозяйка. И жена, – прибавил он уже совсем неуверенно. И покраснел. – Она такая обыкновенная.

– Покажи, – приказала я.

Отец долго рылся в каких-то ящиках. Бумагах. И наконец нашел фотографию женщины, которая теперь стала ему женой. Я мельком взглянула на фотку. И все поняла.

– Почему не понравится? – я пожала плечами. – Я во всяком случае теперь за тебя. Как никогда. Спокойна. А это уже не мало.

– Правда? Она тебе правда нравится? – обрадовался отец. Он так дорожил моим мнением.

– Почему бы и нет?

Но отец уже не слышал меня. Он смотрел куда-то в сторону. И его глаза блестели.

– Иногда меня так тянет к ней, – он небрежно бросил фотографию на край стола. – Так тянет к твоей матери. Я вру! Я лжец! Я погубил ее! Меня к ней тянет всегда! И живу я только там. Только в прошлом. И разве это жизнь?! – он обвел кухню глазами. Чистенькую, аккуратненькую, уютную кухню. В которой каждой вещи нашлось. И было отведено свое место. Как нашлось место и отцу. И такая жизнь вполне имела право быть. Но отец ее не хотел. Он просто смирился.

– Разве это жизнь, Люська? Моя жизнь осталась только там. И живу я только тем, что знаю. Верю – мы с твоей матерью еще обязательно встретимся. Как ты думаешь, она меня простит?

– Папа! Перестань, папа…

– А вообще-то ты права. Я успокоился. Конечно, успокоился.

Отец налил рюмку. И долго еще дежал над ней пустую коньячную бутылку. Сосредоточенно глядя. Как медленно стекают последние капли. – Хочешь еще?

– Ужасно хочу. Этот прелесный благоухающий нектар богов полезен для пошатнувшегося здоровья.

– Ох, уже мне эти твои боги, Люська, – неожиданно рассмеялся отец. И даже похорошел. – Хотя ты права. Если бы их было побольше. Побольше было бы и шансов на счастье. Хотя в счастье никакие боги не помогут. Если человек сам от него отказывается… Не отказывайся от него никогда, Люська. Не повторяй наших с мамой ошибок…

Утром я долго стояла под прохладным душем. Ледяные струйки хлестали по моему лицо. И от удовольствия я зажмурила глаза. И от радости замурлыкала мамину песенку, которую она мне пела перед самой смертью:

И мою песенку прервал стук в дверь ванной комнаты. И мне на миг показалось, что ангел услышал меня. И ко мне прилетел.

– Эй, ты кто? – бодро крикнула я. И мой звонкий голос перебил шум воды. И мне на миг показалось. Что я на зеленом лугу, под струей искрящегося водопада. Зову своего ангела.

– Эй, ты кто?!

– А ты кто? – раздался мужской бас. И этот голос был далеко не ангельским.

– Меня зовут Люся, – честно ответила я. – Мне тридцать лет. Я – профессиональная виолончилистка. Очень бездарная. И государство потратило уйму денег на мое обучение. И все напрасно. А еще я не люблю, когда мне мешают наслаждаться под струями прохладной воды.

– А что ты любишь?

– Я люблю стоять под струями прохладного душа и петь славные песенки. А еще я люблю коньяк. Больше пяти, чем трехзвездочный. Но еще больше я люблю смотреть на звезды. Еще мне нравятся цветущие кофейные деревья. И не менее нравится крепкий кофе.

– Я угощу тебя крепким кофе. Хочешь?

– Хочу.

Я быстренько набросила на себя огромный, пушистый махровый халат. И вышла навстречу ангелу с далеко не ангельским голоском.

Впрочем. Как оказалось. Он чем-то напоминал ангела. Белокурый. Кудрявый. Юный и синеглазый. Чем не ангелок. Он открыто смотрел на меня. Честно говоря, я ожидала. Что он старше.

– Честно говоря, я ожидала. Что ты старше. Судя по голосу.

– Честно говоря, я бы не дал тебе тридцать, – он в упор разглядывал меня. И мне это стало не нравится.

– Судя по твоей ангельской внешности. Ты впервые в жизни видишь женщину, – съязвила я.

– Мне уже почти двадцать. И в школе я проходил анатомию. И знаю. Чем женщина отличается от мужчины.

– Мне уже почти тридцать. И я понятия не имею – чем.

– Падением.

– Женщина – падшая? – хохотнула я.

– Нет. Женщина падает в объятия мужчины. Парень упасть в объятия не способен. У него хороший вестибюлярный аппарат. Поэтому женщина так нуждается в защитнике.

– Ты очень глуп, – от всей души сказала я ему.

И он не обиделся. Мне понравилось. Что он не умеет обижаться.

– Мне нравится быть глупым. Им многое прощается.

А потом мы пили с ним крепкий кофе. Это был самый вкусный из всех, которые я когда-либо пробовала. Горечь в перемежку со сладкой мятой.

– Пожалуй, я бы вышла за тебя замуж только ради твоего кофе, – улыбнулась я. – А еще потому. Что ты глуп. И не скрываешь этого.

– А я бы женился на тебе только потому. Что ты умеешь ценить этот вкус. А еще потому. Что ты умна. Но когда надо. Можешь это скрыть.

У нас явно не было тем для разговоров. К тому же он догадывался, кто я. И я понимала, кто он. Но мы успешно делали вид, что ничего не знаем друг о друге. Хотя если бы это было действительно так. Мы бы спросили об этом. Но мы молчали. И с наслаждением пили крепкий кофе с запахом сладкой мяты.

– А откуда эта песенка, – наконец нарушил он молчание. – Про розовощекого ангела?

– Это любимая песенка моей мамы. Она всю жизнь верила, что когда-нибудь с ним встретится.

– Ты тоже в это веришь?

– Это тебе не обязательно знать. А я знаю больше своей мамы. Я знаю. Что с ним можно никогда и не встретиться. Но это не значит, что его не стоит ждать…

Мой сегодняшний «ангел» посмотрел на меня своими синими глазами. Удивительно посмотрел. Я редко встречала такие взгляды. Это был мой взгляд. Взгляд. Который не поверхностно приказается к ресницам. К лицу. Этот взгляд проникает внутрь глаз. И путешествует по всему телу. Вызывая теплоту и нежность. Как мне был знаком этот взгляд! Это была минута взаимопонимания. Взаимовыручки. Взаимолюбви. И я это оценила. Я была уже уверена на все сто. Что этот парень мой соратник по древней Элладе. И я ошиблась…

Мы сидели на диване. И обжигались горячим кофе. Я пила его медленно. Тщательно дула на чашечку. И сосредоточила все свои вкусовые рефлексы на эту церемонию. Только бы оттянуть время.