Прекрасная мельничиха - Сазанович Елена Ивановна. Страница 9

Люди в знак согласия кивают головой.

– Ты оставайся. Ты будешь каждое утро кормить его грудью. И петь ему песни, Целовать его глаза. И укутывать его тельце. Оставайся. Пока не совершила больших грехов. И большего зла. Здесь не бывает ночи. Здесь можно отдохнуть. И все забыть. Здесь не перед кем отчитываться. И не перед кем краснеть. Здесь ты познаешь истинную свободу. Любовь, Счастье. Преданность. Мы здесь все – братья. Оставайся. Здесь нежные краски. И мелодичная музыка. Добрые люди. Здесь ты не будешь мучиться. Потому что здесь не бывает мук.

– Я сог… – Меня кто-то хватает за руки. И тянет за собой. Мы прячемся в роще.

– Зачем? – не понимаю я. И смотрю в лицо. Где-то я уже видела это лицо. Мальчишечье. Курносое. Покрытое веснушками.

– Зачем? – повторяю я.

– Беги отсюда. Тебе нельзя здесь. Беги.

– Но счастье… Здесь так хорошо. Так счастливо…

– Это мертвецы. Обычные мертвецы. Сюда ты всегда успеешь.

– Как? Почему? Обман?

– Нет. Не обман. А действительно счастье. Разве ты не понимаешь. Что вершина истинного счастья – смерть.

– Не понимаю.

– Вся наша жизнь – это долгий путь к смерти. Жизнь не может быть счастливой. Но счастье есть. Значит, весь путь – это к счастью. Только смерть несет покой. О котором ты говоришь. Музыку. Которую ты слушаешь. Краски. Которых в жизни не может быть. Только застывшая форма может породить счастье. Счастья в движении не бывает. Бывает удача. Радость, Победа. Но не счастье. Вот почему в искусстве ты иногда находишь подобие счастья. Искусство тоже мертво. Ты все поняла? А теперь беги.

– А ты?

– А я. – Мальчик вздыхает. – А я. Как твой нерожденный ребенок. Не согрешил. Потому что не успел. А что может быть слаще греха? Так что спеши. Спеши грешить. Потому что искупить свой грех здесь ты всегда успеешь. Уж мне-то поверь. Жаль, что ты его не родила.

– Наверно, жаль. Красивый малыш.

– Ну, пока…

Мальчик скрылся за деревьями. И я даже не успела спросить, где мы с ним встречались. Наверно, жили где-нибудь в одном дворе. Или ходили в один детский сад. Или дружили наши родители. Но точно я не помнила. А он не захотел мне этого сказать. Значит, имел на это причину?

Я бегу через березовую рощу. Ударяюсь о стволы деревьев. Царапаю о кусты руки. Задеваю головой облака. Добегаю до рамы картины. И бросаю картину на землю. Становится темно, Ногой ощупываю дверь. Старуха радостно встречает меня у порога.

– Ну и слава Богу. Я уже было подумала. Что не захочешь. Вернуться не захочешь. Молодец. Вернулась-таки. Что? Картина разбилась? Ерунда какая. Мы ее – на свалку. Или под землю. Как угодно.

Старуха говорила без умолку. Уставшая, я уселась прямо на пол.

– Как ты думаешь, Куинджи знал, что писал?

– Ах, при чем тут Куинджи! – Старуха махнула рукой. И поспешила на кладбище. Никогда не видела, чтобы с такой радостью посещали кладбище.

Старуха вернулась через полминуты. И протянула гранат.

– Ешь!

Я осторожненько стала выколупывать каждое зернышко. Медленно бросать в рот. Обсасывать со всех сторон.

– Наконец-то ты все поняла, – вздохнула старуха.

– А что, разве я что-то не понимала?

– Сбацаешь?

– Сбацаю, – неожиданно согласилась я. И сбацала «Прекрасную мельничиху». Никогда в своей жизни я не играла так вдохновенно. С таким порывом. И даже благородством. Это была без преувеличений гениальная игра на рояле. Старуха танцевала легко. И свободно. И я подумала, что она в прошлом балерина. Но не спросила ее об этом. Потому что меня это не интересовало.

– Она была прекрасной по-настоящему – эта мельничиха. У нее была тонкая талия. Длинные ноги. И черные глаза. Она умела красиво танцевать. И играть на рояле. Она умела любить. Она была бесстрашной. И страстной. Какой должна быть настоящая женщина. Она была настоящей женщиной. Но в один миг она захотела все сразу. Когда берешь все сразу. В итоге ничего не имеешь. Она не побоялась этого. Она была настоящей женщиной. Как думаешь, об этом хотел сказать Бетховен?

– Не знаю, – пожала плечами я. – Скорее всего – нет.

– Жаль.

– Как насчет долга? – спросила я о том, о чем стала постоянно думать.

– Не думай. Все придет само собой. Главное, не думай. Не порть себя. Жаль с тобой прощаться. Я привыкла к тебе. Ты… Ты… Ты – это… Впрочем, не буду. В тебе удивительно переплелись… Перепутались. Невероятная наивность. И невероятная испорченность. Но все… все скоро встанет на свои места… Всегда все становится на свои места. Тебе этого захотелось быстрее… Как знать… Может быть, ты скоро об этом пожалеешь. Гораздо скорее, чем думаешь ты. И чем думаю я. – Старуха всхлипнула. – А там и впрямь хорошо. Правда? Покой. Счастье. Музыка. Краски…

Я совсем не слушала старуху. Я очень хотела спать. Ничего в жизни я так не хотела. Ни свободы. Ни любви. Ни счастья. Я просто хотела спать. Я последний раз взглянула на старуху. Мне хотелось ее пожалеть. Успокоить. Прижаться щекой к ее щеке. Но глаза мои слипались. Мысли путались. Прекрасная мельничиха. Танцующая старуха. Младенец, кусающий мою грудь. Возлюбленный, стреляющий в меня косточками от вишневого компота. Змея, измеряющая мою талию. Двадцатипятирублевка, прилипшая к моему сердцу… И я уснула. Сбылось все, чего я так сильно хотела.

Утром я проснулась от пронзительного звонка в дверь. Вставать страшно не хотелось. Я кликнула старуху. Мне никто не ответил. Я попыталась встать. Но какая-то невероятная тяжесть давила тело. В дверь продолжали звонить. На полу я заметила валяющийся клочок бумаги. С трудом согнув спину. Я его подняла.

В дверь продолжали пронзительно звонить. Я похолодела. Я начинала все понимать. Сквозь длинный коридор я подошла к двери. И открыла ее. На пороге стояла девушка. Снизу вверх я смотрела на нее. Раза в два выше. Глаза… Эти порочные славные глаза. Я узнала их. Невероятная невинность. И невероятная испорченность.

– Вы ко мне?

– Я? Да. Конечно. Бабушка. Я по объявлению. Вы мне сможете помочь?

– В общем-то я не давала никаких объявлений. Но заходите. Коль уж пришли. – ? – сказала я удивительно молодым голосом. И пошла вперед танцующей походкой. Которая бывает только у балерин. И у прекрасных мельничих. И никогда – у торговцев.

1989 г.,

г. Минск