Низший пилотаж - Ширянов Баян. Страница 7
А потом, по мере накопления подвигов, им звания присваивают. «Почетный астматик Советского Союза», «Заслуженный Астматик Советского Союза». Или такие: «Дважды шировой, почетный больной города Москвы и его каличных, орденоносец трех степеней «Золотого Баяна», герой ширяльного труда Семарь-Здрахарь». После такого представления у торчков-пионеров крышняк слетает и они послушно бегут по драгам.
А Семарь-Здрахарь сидит на своей хате и ждет: не привалит ли еще какая глюка с именем?
ЛАБОРАНТЫ.
В тот год Седайко Стюмчек и Чевеид Снатайко устроились работать. Они долго выбирали себе должность по вкусу и, наконец, им подвернулись места лаборантов.
Институт был учебный, а кафедра химической. И торчекозники надеялись разжиться среди завалов реактивов чем-нибудь для них пользительным.
Но, при детальном рассмотрении, никаких эфедринов, первитинов и фенаминов среди химикатов не нашлось, за исключением уксуса и марганцовки. А Седайко Стюмчек и Чевеид Снатайко были как раз заядлыми мулечниками, ибо винта варить пока не умели.
И потянулись занудные трудовые будни, которые каждый из них сдабривал несколькими кубами мульки.
Вот как это происходило.
В те годы фабричный эфедрин был благополучно проширян армией марцифальщиков. Без вытерки его стало не достать, да и то лишь в терочно-бодяжных отделах каличных.
И с утреца, до захода на работу, Седайко Стюмчек шел в пару ближайших драг и заказывал 20 по 3. Это значило, что к обеду добросовестные аптекари должны будут для него забодяжить двадцать кубов трехпроцентного эфедрина.
Достоинство мульки в том, что с нее практически не кумарит. Ее нужно было ширять сотнями кубов, прежде чем торчок на мульке мог просечь какие-то некайфы, типа дрожи в руках, слабости в ногах и зацикленности в мозгах, которые отказывались работать в другую сторону, нежели добывание эфедрина.
Еще одним недостатком мульки было то, что она частенько выходила перекисленной и палила веняки. Но ее подшкурное попадание не было таким болезненным, как у пришедшего ей на смену винта.
Существовала еще народная мулечная игра в догонялки. Чем больше широкезник мазался мулькой, тем больше ее было надо. И догоняться зачастую приходилось каждый час. Это при мазовом раскладе. Впрочем, если запасы кончались, можно было спокойно обойтись и без ширева. Некоторое время.
Но Седайко Стюмчику и Чевеиду Снатайко этого не хотелось.
Поставив тупым студакам лабу, они курили в сортире, предвкушая послеобеденный поход по каличным. Хотя нет, вместообеденный, ибо какой может быть обед под мулькой?
С трудом дождавшись перерыва, торчки срывались и бежали отоваривать квитки на джеф. Вернувшись с добычей, они забирались в каптерку Чевеида Снатайко. Там были подходящие условия для варки марцифали.
Вылив сорок кубов в бодяжный стаканчик, Чевеид Снатайко ставил его на магнитную мешалку, и устанавливал на ней температуру в сорок цельсиев. Дождавшись, когда на поверхности раствора появится стабильная воронка, в него добавлялось расчетное количество одно-молярной уксусной кислоты.
Седайко Стюмчек в это время отмерял на аналитических весах необходимое для реакции количество кристаллического перманганата калия одноводного. Засыпав и его, торчки некоторое время вдумчиво и пытливо наблюдали за коричневением смеси, пока не наступала пора готовить фильтрующую установку.
Они, конечно, за долгий мулечный стаж, научились крутить петухов и забивать метлы, но само наличие химической посуды провоцировало их на максимально полное ее использование.
Вырезав фильтр-бумажку под размер воронки Бюхнера и смочив ее дистиллятом, они водружали это на колбу Бунзена, на носик которой уже был надет шланг, присоединенный к водоструйному насосу. К этому моменту марганцовка должна была полностью прореагировать, и можно было получать ширяльную жидкость.
Чтобы бодяга не попала в чистяк, они сперва включали водоструйку и лишь когда фильтр намертво присасывался к донышку воронки Бюхнера, наливали в нее мульку.
Сразу же в колбу начинал поступать раствор. Чевеид Снатайко и Седайко Стюмчек заворожено следили сперва за струйкой, потом за каплями и, лишь когда бодяга в воронке была уже совершенно сухой, прекращали процесс фильтрации.
Готовую мульку переливали в термостойкую стакашку и, если было время и настроение, упаривали на той же магнитной мешалке раза в два, а то и три. Если же настроения не было, мулькой заряжались десятикубовые Ширяновские баяны.
Мазаться в каптерке было стремновато, мог зайти кто-нибудь из препов. Поэтому ширяльными местами были избраны чердак и сортир.
Ублаготворившись, Седайко Стюмчек и Чевеид Снатайко шли работать. Они доходчиво втолковывали безмозглым студакам основы химии и ждали конца рабочего дня.
Приведя помещения в порядок для следующего дня, они опять встречались и, вмазавшись остатками мульки, разбредались по драгам, пытаясь закинуть в них терки для завтрашней ширки.
Они проработали так около года, и ушли в один день, захватив с собой остатки марганцовокислого калия, магнитные мешалки и фильтровальные установки, так как очень уж сильно к ним привязались.
ПРЫЩИ.
Однажды Семарь-Здрахарь собрался сварить винта. А бензина не было, и как тягу он взял толуол.
Винт получился клевый. Приход долгий, таска мягкая. А на следующий день вся спина и руки Семаря-Здрахаря покрылись большими красными прыщами. Которые, к тому же, еще жутко чесались.
Семарь-Здрахарь разодрал себе все руки и спину, куда смог дотянуться. А потом он сварил винт на бензине и все прыщи пропали.
Такая вот мистика.
ПЕРВЫЙ КВАДРАТ.
Меня зовут Клочкед. Но я пока этого не знаю.
Сегодня произойдет одно событие, которое я сочту маловажным, но оно в корне изменит всю мою жизнь. А пока что я сижу на лавочке, в окружении длинноволосого пипла, лениво переругивающегося матом и обсуждающего проблемы найта и вписки. Вокруг бегают крысы странного рыжего цвета, сквозь тополиную листву со скрипом продираются лучи послеполуденного солнца, а я сижу, смоля «пегасину», и наблюдаю за окружающим пространством и существами, его наполняющими.
Внимание мое привлекают несколько хиппарей. Их поведение не сильно отличается от остальной массы, но… Эти отличия заставляют меня приглядеться.
Трое менов и одна герла скучковались на скамейке и занимаются непонятным процессом. Они стоят так, чтобы полностью загородить от посторонних предмет их деятельности.
Тайна?..
Интересно. Люблю тайны…
Оглядевшись по сторонам я вдруг понимаю, что на них никто, кроме меня, не смотрит. Наоборот, взоры всего пипла ощупывают всех проходящих мимо. Летний воздух наполняется запахом стрема.
Ветерок доносит до меня резкий уксусный аромат. Я решаюсь и спрашиваю у соседа:
– Чего они там творят?
– Эти-то… – Лениво зевает сосед, не забывая, скосив глаза, оценить меня на степень стремности. Тест мною пройден успешно: фенечки, хайер, тусовка с пацификом, ксивник. Сосед еще раз позевывает и продолжает:
– Мульку варят. Сейчас ширяться будут.
– Мульку? Ширяться? – Несмотря на двухмесячный стаж в системе, эти слова мне пока что известны не были.
– Колоться. – Поясняет сосед. И внезапно добавляет со зверской ухмылкой:
– В вену!..
Мы пару секунд таращимся друг на друга.
– А мулька – это наркотик? – Нельзя сказать, что мне страшно, но встреча с живыми наркоманами…
– Да, хуйня!.. Так, поебень и баловство.
Мне становится намного спокойнее…
– Менты только за это свинтить могут…
За время беседы суета на скамейке наркоманов закончилась. Они взяли тусовки и направились в кусты. В руке одного из хиппов я замечаю сверкнувшую на солнце стекляшку. Шприц.
Ветки загораживают происходящее, но сквозь листву мне удается разглядеть, как вся четверка садится на корточки и один из парней закатывает рукав. Другой встает перед ним на колени, полностью загораживая мне обзор. Через полминуты он сдвигается в сторону и мне видно, как рука, на которой видна полоска крови, сгибается в локте. Ее обладатель выходит из укрытия. Вид у него отрешенный. На лице проступают первые признаки надвигающегося блаженства. Он шустрыми взглядами окидывает тусовку, и направляется прямо ко мне.