Заговор посвященных - Скаландис Ант. Страница 25

– А могло такое быть, – поинтересовался Давид, – что фантастическое описание будущего в «Заговоре Посвященных» – не выдумка, а правда?

– Могло.

– Но там какая-то Российская империя в начале двадцать первого века…

– Я уже объяснил тебе: возможно все.

– И заглянуть в собственное будущее можно?

– Конечно, можно, только это еще больший грех, чем возвращение на Землю.

– А искушение велико? – спросил вдруг Давид.

– Очень велико, – ответил Владыка глухо, и стало ясно, что он не хочет больше говорить на эту тему.

В другой раз Давид спросил:

– Что такое Особый день, Владыка? Веня Прохоров, ну, тот, что нас познакомил, уверял, что вы назначаете его.

– Особый день – это такой период времени (он может длиться больше или меньше суток), когда наиболее вероятно взаимопроникновение миров. Особый день индивидуален для каждого человека и всегда привязан к определенной географической точке. Когда у группы Посвященных совпадает Особый день, они собираются вместе и узнают имя нового. Также по Особым дням приходят новые знания, и только в эти дни возможно возвращение назад – с высшего уровня на низший. Периодичность наступления Особых дней подчиняется исключительно Закону Случайных Чисел. Но отдельные Владыки иногда узнают о наступлении Особых дней заранее и могут сообщить другим.

– Посвященных с каждым днем становится больше. Правильно? Чем закончится этот процесс?

– Естественный вопрос, Додик. Но мой ответ разочарует тебя. Когда Посвященным станет каждый четвертый на Земле, мир изменится.

– А поподробнее?

– Ты все узнаешь, Додик. Когда настанет Самый Особый день, для всех особый. И каждый четвертый станет посвященным. Каждый четвертый…

– Но я хочу все знать сегодня! – перебил Давид.

– Сегодня нельзя, – мирно возразил Владыка.

– А если я узнаю об этом случайно? – почему-то еще сильнее раздражаясь, спросил Давид. – Ведь во Вселенной возможно все. Абсолютно все.

– Не разменивайся на дешевые парадоксы, Додик. Может ли Бог создать такой камень, который сам не сможет сдвинуть с места? Бог-то может, что ему, Богу… И создаст, и сдвинет, и еще создаст. А вот случайно получить главный ответ нельзя. Потому, что в жизни Посвященных не бывает случайностей.

Эти последние слова как-то особенно запали Давиду в душу. Не потому ли, что он и сам уже думал так однажды? Да нет, не однажды… А ведь Владыка не может не знать об этом, не может, потому что мысли читает, и тем не менее повторяет вновь, повторяет, как заклинание: «В жизни Посвященных не бывает случайностей…»

Потом наступил май, и уже по чудесной погоде прогуливаясь вдоль ярко-зеленого поля, Игорь Альфредович вдруг остановился и сообщил:

– Я хочу сделать тебе подарок, Давид.

Он сказал не Додик, а Давид – это было странно.

– У тебя когда день рождения?

– Тринадцатого сентября.

– Вот видишь, как удачно. А сегодня тринадцатое мая. Твое число. Считай, к дню рождения. Держи.

Он вынул из взятой с собою сумки и протянул Давиду тяжелый сверток. Давид принял подарок.

Грязноватая тряпка, и запах металла со смазкой даже сквозь нее. Он догадался, еще не развернув. Матово блеснула вороненая сталь.

– «Макаров», что ли?

На университетских лагерных сборах приходилось держать в руках и даже стрелять. Получалось, признаться, плохо.

– Ага, – сказал Игорь Альфредович, – Лерины мальчики из «Демократического Союза» мне подарили. Говорят, вам, Игорь Альфредович, без оружия теперь нельзя. Я им: «Да бросьте, ребята, небось, самим нужнее, вы – революционеры, а я – что? Я человек мирный. Заберите». «Никак невозможно, – говорят, – это – подарок». И правда, гляжу: гравировку сделали. Смотри.

На рукоятку нашлепана была сверкающая стальная пластинка с надписью: «Народному еврею СССР для самообороны».

– Сам понимаешь, – объяснял Владыка, – через границу это везти нельзя, во всяком случае, такие проблемы мне не нужны, а кому здесь отдать? Кроме тебя, некому. Впрочем, если боишься, можешь сразу выбросить. Статья все-таки. Но вручаю все равно тебе.

– Я ничего не боюсь, Игорь Альфредович. И вообще, когда такой бардак в стране, когда не сегодня-завтра примут закон о свободном ношении оружия…

– Романтик, – перебил его Бергман, – такого закона в России еще очень долго не примут. Так что будь осторожен. А что не боишься – правильно. Посвященным бояться нечего, в этом их преимущество. И потому наш долг – тащить за собой других. Впрочем, об этом мы с тобой уже не раз говорили.

– Игорь Альфредович, – Давид помялся, но все-таки начал. – Игорь Альфредович, одного я все-таки боюсь в этой жизни. Боюсь потерять Анну. Навсегда. Скажите, такое возможно?

Владыка сверкнул на него глазами, быстро опустил их и какое-то время сидел молча и неподвижно.

– Давид, а ты уверен, что любишь ее?

Давид вспомнил Наташку, двух других девчонок раннего периода, Мадину, грудастую соседку с третьего этажа, симпатичную худенькую проститутку из Дома кино, наконец, Шарон – Посвященную, царицу секса, владеющую всеми божественными навыками. Вспомнил, сравнил… нет, сравнивать было глупо – просто вспомнил всех и ответил:

– Ну конечно, я люблю ее. С чем это можно перепутать, Игорь Альфредович?

– Да путать-то особо не с чем, – пробормотал Бергман в растерянности. – Просто это очень серьезно, Додик. Если она надумает вернуться, значит, вернется как раз в один из Особых дней, а эти сволочи вычислят и захотят специально разлучить вас, к великому сожалению, такое возможно, ведь они, поганцы, как раз изучили схему… ну, ты, конечно, постараешься… да нет, не помогает это… тогда вот как…

Он словно разговаривал уже сам с собой, бормотал все тише, тише, и Давид окончательно перестал понимать смысл этой бесконечно длинной, в самой себе запутавшейся фразы.

– В общем, для такого случая пистолет будет тебе особенно нужен, – неожиданно завершил Владыка. – Бери.

– Я уже взял. Спасибо, Игорь Альфредович.

Так в мае девяностого года Давид Маревич почти официально получил звание Народного еврея СССР.

В том же мае, тремя днями позже, позвонил Геля – приятель по универу Вергилий Наст.

Какое можно придумать сокращение от странного имени Вергилий? Вера? Гиля? Получился почему-то Геля. Наст уверял, что и родители звали его именно так. Вергилий тоже был с экономического, но старше Давида лет на семь, и познакомились они относительно случайно. Давид принес в многотиражку свою, как ему казалось, вполне безобидную статью о перспективах развития хозрасчета и его возможных социальных последствиях, но статья попала не в газету, а сразу в партком, оттуда спустили в комитет ВЛКСМ. Комсомольское начальство и вызвало Давида для разговора. Времена были брежневские, глухие, и обвинения в очернительстве социализма и пресмыкании перед Западом звучали сурово. Дело пахло исключением из комсомола, а значит, из университета тоже. Именно Вергилий, бывший тогда «зампооргом», спас ситуацию. Произнес пламенную адвокатскую речь, что твой Плевако, и удивительным образом переломил мнение всех собравшихся. В итоге даже выговора не дали, а Вергилий, проникнувшись симпатией к головастому пареньку, решил использовать его неуемную энергию в мирных целях и стал привлекать к активной общественной работе. На этой почве Давид и Геля почти подружились, и неизвестно, чем бы это кончилось, если бы через год Насту не предложили вдруг двухгодичную командировку в Йемен. На кой ляд нужен арабам советский экономист, Давид плохо понимал, но по молодости лет такими вопросами всерьез не задавался, да и вообще в рамках тогдашней идеологии все было нормально: мы же строили социализм во всем мире, в том числе и в Йемене.

А в универ на комсомольскую работу Геля уже не вернулся и из жизни Давида пропал надолго, чтобы появиться вновь через много лет, и опять спасителем, опять добрым волшебником.

– Привет. Узнаешь, Дейв? – раздался голос в старой треснутой трубке замызганного аппарата, который Давид по случаю стибрил из родного НИИ взамен своего сломавшегося.