Заговор посвященных - Скаландис Ант. Страница 44

Как не хочется умирать! Как это некстати сегодня. Ведь даже не Особый день. Откуда он знает? Зн-а-а-ает. Неважно откуда. От звезды. Ну, куда же ты прешь, придурок? На кой я тебе сдался? Может, именно для этой ситуации вручил ему Владыка «макарова», а он сегодня не взял с собой? Нет, не мог он ошибиться, не мог случайно забыть оружие в сейфе. В жизни Посвященных не бывает случайностей.

Остановись, громила! Остановись, идиот! Моя жизнь нужна только мне. И моя смерть – тоже. Тебе ничего не обломится с моей смерти, кретин! Ты слышишь? Почему ты не слышишь?! Стоять!!! Нет? Так зарежь себя сам!

Телефона на даче не было – это же не Барвиха. А машина почему-то долго не заводилась. Нервы, просто нервы…

Федор умер в больнице.

На Давида не стали заводить уголовное дело. Федор в сознание не приходил, но свидетелей самоубийства оказалось достаточно. Дактилоскопическое исследование оставшегося на даче ножа подтвердило их показания. Да и по логике вещей ситуация выстраивалась вполне стандартная.

Только Маринка ушла от него навсегда, бабским своим чутьем почуяв неладное. Она еще тогда, на даче, на миг протрезвев, сказала страшным голосом:

– Ты колдун, Дейв, колдун! Федор не мог себя зарезать, я слишком хорошо его знаю…

И Давид вспомнил давнее: «Дейв, да ты у нас медиум!» Кто это говорил? Гоша? Нет, кажется, Аркадий…

А Маринка хлопнула еще полстакана («Мужики, не мешайте, мне надо, иначе я буду никакая!») и после этого ревела и хохотала, билась головой о стенку и тихо скулила – в общем, толку от нее было мало. Да и от Димы толку было не много: он почти ничего не говорил и только выполнял любые поручения в рамках использования его грубой мужской силы. А основная нагрузка легла на Женьку, как самую трезвую, и на него, Давида, единственного, кто мог вести машину, хотя и с трудом. Но здесь обошлось без приключений: все-таки не Москва. Ночь они провели в приемном отделении районной больницы, а наутро, когда от врачей уже ничего не требовалось, отправились в милицию.

Все эти подробности вспоминались теперь как дурной сон. Все – от пророческих слов Зямы на симферопольском перроне до писания дрожащей рукой объяснения в душной полутемной конуре какого-то подмосковного РУВД, он даже не запомнил, какого именно. Все это хотелось выкинуть из головы, отбросить как можно дальше и навсегда. Но одно – главное – не отпускало.

Он ведь нарушил еще один завет. Нет, заповедь. Бергман говорил, что правильно – заповедь, как у Моисея, как у Христа. Он нарушил Пятую заповедь: не убивай, ибо кровавому пути не будет конца. Да, это так, он – убийца. Следователь не мог этого понять, а Маринка почувствовала и ушла. Да разве дело в Маринке! Какую по счету заповедь нарушил он теперь, по своему внутреннему счету, какую? Третью, четвертую? Он считал Посвящение карой. Он жил не как все. Он пытался творить добро назло всем. Он торопил смерть и заочно любил ее сильнее жизни. Наконец, защищаясь, он убил человека… Матерь Божья, да он нарушил все, абсолютно все Заповеди Посвященных, вот только Матерь Божью поминал он всуе, потому что не верил на самом деле в богов земных. Значит, одну, предпоследнюю заповедь все-таки не нарушил. Но это уже ничего не меняло. Похоже было, что пора нарушать Главную заповедь, то есть умирать и возвращаться обратно…

Мысли об этих абстрактных для земного существования понятиях успокаивали, как чтение Библии или Корана, но конкретные угрызения конкретной совести накатывали вновь.

Почему он сказал ему «Зарежь себя сам!»? Ведь мог же просто заставить бросить нож и уйти. Или не мог? Ну конечно, не мог! Если бы у его «управляемой магии» были такие неограниченные возможности, он бы и кагэбистам сказал: «Ребята, отстаньте, забудьте про меня». И проблем бы не стало.

А проблемы были.

Позвонил Терехов.

– Узнаете?

– Нет.

– Майор Терехов. Что же вы, Давид Юрьевич, не звоните, не заходите?

– Да как-то все, знаете ли, дела, – ответил Давид в таком же идиотическом тоне.

– Дела подождут, Давид Юрьевич. Какие у вас теперь дела? Из ГСМ пора увольняться, жена от вас ушла, друзья… А вот, кстати, хороший вопрос: есть ли у вас друзья, Давид Юрьевич?

– Есть, – злобно буркнул Давид.

– Так это прекрасно, Давид Юрьевич! Что ж вы злитесь? Заходите к нам вместе с друзьями. На той недельке, ладно? Адрес другой, мы вам объясним, а телефончик – прежний. До свидания, Давид Юрьевич. Привет друзьям.

Вот так и поговорили.

А правда, есть ли у него друзья? Или он уже действительно остался совсем-совсем один? Один на один с КГБ. Эти-то его никогда не бросят.

Сначала позвонил Витьке. Встретились, как всегда, на Пушкинской. Рассказал все, ну, то есть почти все – вопросы, связанные с Посвящением, вывел за скобки. Витька сделался мрачнее тучи. У него за год дела немного наладились, сидел заместителем директора в хитром советско-германском СП и откусывал потихоньку от колоссальных по масштабам финансовых операций (по-русски говоря, хищений) в Западной группе войск. Вывод Советской Армии из бывшей ГДР обещал быть долгим, и Витька совершенно не хотел осложнять себе жизнь весьма стремными Давидовыми проблемами.

– Чего ты от меня-то хочешь?

– Сам точно не знаю. – Давид беспомощно развел руками. – Я не уверен, что это КГБ. Понимаешь?

– Ты предлагаешь мне выяснить? Позвони Гошке.

– Лучше, если ты с ним поговоришь.

– Хорошо, – согласился Витька.

– А если это КГБ?.. – начал Давид нерешительно.

Витька перебил его:

– Если это КГБ, никакой Гошка тебе не поможет. У его папы фамилия не Крючков и не Горбачев.

– Ну, Витька, ну я же ни сном, ни духом, у них же на меня ничего нет и быть не может, – самозабвенно врал Давид (зачем?), – а просто по старым связям сегодня уже не должны никого трясти!

– Дейв, – сказал Витька по-доброму, но твердо, – я этого ничего не знаю и, честно говоря, не хочу влезать. А что обещал, сделаю.

Он отзвонился быстро, через два дня:

– Привет, старик, это Виктор. Слушай сюда. Клиенты, предложенные тобою, оказались ровно теми людьми, о каких мы и говорили при встрече. Как партнеры они нашу фирму не устраивают, так что пока не найдешь новых клиентов, Дейв, лучше не беспокой нас. Ладно? Дел очень много.

Из этого шифр-монолога трудно было понять, обращался ли он за помощью к Гоше или привлек кого-то еще из своих знакомых, но одно прочитывалось бесспорно: это все-таки КГБ. А значит… «не беспокой нас. Ладно? Дел очень много». Ладно, Витька. Ладно.

Так одного за другим он отсекал от себя людей. Возможно, когда Терехов сказал о друзьях, он специально провоцировал своего подопечного. Но Давиду уже нечего было терять.

Оставался только Борис Шумахер.

Детективный сюжет разворачивался всерьез, и Давид решил звонить в Ленинград из приемной Коровина, спросив разрешения у знакомой секретарши. Если тут и идет прослушка, так по другому ведомству – сразу не догадаются совместить, а если за ним следят непосредственно и непрерывно, тогда уже на все наплевать – звони хоть из дома – никуда не скроешься.

– Алло! Слушают вас, – откликнулся на том конце солидный баритон.

Очень хотелось для верности позвать к телефону Бориса, но что-то подсказало ему: не надо, не зови, это он и есть.

– Здравствуйте, с вами говорит Давид Маревич.

В ответ – тишина, наполненная ровным дыханием, затем щелчок и металлический женский голос:

– Ждите ответа. Ждите ответа. Ждите ответа. Ждите…

Он положил трубку, сказал «спасибо» и ушел, не рискнув перезванивать. Что бы это значило?

Разгадка пришла скоро.

«Неделька», на которой майор Терехов ждал его к себе в гости с друзьями, подходила к концу. Надо было решаться.

В городе установилась дикая, расслабляющая жара. С каждым днем делалось душнее, и к пятнице все столбики московских термометров зашкалили среди дня за тридцать пять. Кончилось это, понятное дело, грозой. Но и ливень не принес прохлады. Просто стало влажно, как где-нибудь в Батуми.