Испанские шахматы - Солнцева Наталья. Страница 3

Ухаживая за стариками, Грёза постоянно имела перед собой наглядный печальный финал бесплодно прожитой жизни. А какими они должны быть, плоды?

Однажды она поделилась своими мыслями с соседом. Тот слушал, озадаченно потирал затылок, посмеивался.

– Вот ты, Витя, чего от судьбы ждешь? – спросила она в заключение.

Парень долго молчал, моргая глазами.

– Имя у тебя странное, – наконец пробормотал он. – И сама ты… чудная какая-то. Думаешь, если вот так мозги себе сушить, то получишь от жизни необыкновенный подарок? Манна небесная на тебя посыплется? Или заморский принц прискачет на белом коне, предложит руку, сердце и родовой замок в придачу? Ох и обломаешься ты, девушка! Жалко мне тебя.

Грёза умолкла и с тех пор предпочитала говорить с Виктором только на привычные темы – о бытовых неурядицах, которых в старом доме было пруд пруди; о ценах на продукты и коммунальные услуги; о погоде и здоровье. Иногда парень помогал Грёзе вывести пожилых дам на прогулку, чинил вышедшую из строя сантехнику, вкручивал лампочки, забивал гвозди и точил ножи.

– Что бы мы без тебя делали? – вздыхала она.

Оставаясь одна, Грёза запиралась в комнате и предавалась развлечению, которое придумала сама и которое весьма ей полюбилось, – доставала сундучок с шахматами, расставляла на доске изящные фигурки… передвигала их, говорила за них, разыгрывала короткие сценки. Гордые рыцари, королева, король, воины-пешки будили в ее воображении смутные картины то ли прошлого, то ли чего-то далекого, навеянного чтением желтых истрепанных журналов покойной Фаины Спиридоновны. Ей представлялись пышные балы, рыцарские турниры, гулкая темнота дворцовых коридоров, чад и копоть факелов под каменными сводами, мраморные скамейки в зарослях цветущего миндаля, тихий любовный шепот, горячие прикосновения, страстное томление в крови. Эти путешествия в сумрачный, полный волнующего ожидания мир так увлекали молодую женщину, что она с трудом заставляла себя оторваться от магических фигурок, вернуться к привычной повседневной жизни: квартире с облупленным потолком и трещинами на стенах, к выщербленным лестницам, скрипучим полам, сырости, завыванию холодного ветра за окнами, больным капризным старушкам, беготне по магазинам, уборке, стирке, запаху лекарств и запущенного жилья, к своему беспросветному одиночеству.

– Ты же красивая! – говорил ей Виктор. – Привести тебя в порядок, приодеть, подкрасить – от мужиков отбоя не будет!

– Зачем мне это? – искренне недоумевала Грёза.

Но все же подходила к зеркалу, украдкой рассматривала себя, оценивала придирчиво, строго. Рост нормальный, не высокий и не низкий – средний; фигура, пожалуй, слишком тонкая, худощавая. Волосы густые, цвета ореха; если их распустить, а не закалывать в тугой узел на затылке, то они шелковистой волной лягут на плечи. Шея длинная, лицо, правда, невыразительное, даже какое-то изможденное – бледное, тени под глазами, никакого намека на румянец. Зато глаза хороши – выразительные, большие, блестящие, как спелые каштаны, а вот губы… великоваты.

– Тьфу ты! – опомнившись, возмущалась Грёза. – Что это мне взбрело в голову стоять перед зеркалом и рассматривать себя, словно портрет в полный рост?! Неужто делать больше нечего?

Но странные, сладкие мысли уже закрались в ее сердце, отравили его колдовским дурманом, глупой романтикой…

Мрачный колодец серых стен, грязные стекла чужих окон и квадрат асфальта внизу – вот и весь вид во двор из квартиры Ольги Евлановой. Она уже несколько лет была прикована к инвалидной коляске, ее дни стали ужасно длинными, а ночи – нескончаемыми. У нее появилась уйма времени для раздумий, горьких или приятных.

Способность самостоятельно передвигаться Ольга потеряла в результате автомобильной аварии. Маршрутка, в которой она ехала вечером с работы, врезалась в грузовик. Ольга очнулась на снегу: ее выбросило из салона, и только благодаря чуду она осталась жива. Чудеса просто так не происходят – значит, Ольга должна была еще что-то сделать, раз судьба отвела от нее руку смерти.

Сначала лежа на больничной койке, потом заново учась двигаться в отделении реабилитации, она возвращалась мыслями к одному-единственному вопросу. Ради чего ей придется влачить это жалкое существование? Что такое она не успела осуществить? Зачем она вернулась с того света?

Ольга перебирала свою предыдущую жизнь по капельке, по крохам, событие за событием. Если существует ответ, то он там, в ее прошлом. Месяц за месяцем, год за годом неторопливо протекали в памяти – кое-что так и не удалось восстановить подробно, но главные переживания оставили неизгладимый след в ее душе. Она удивилась, с какой силой всколыхнулось внутри ее прежнее, так и не остывшее, не забытое, с какой тщательностью сохранило сознание все краски, все оттенки чувств, весь восторг и… всю боль.

Ольга родилась и выросла в Питере; ничего примечательного в ее детстве и юности не было, кроме расцветающей девичьей красоты. Как стыдливый бутон розы прячется среди колючих ветвей, так Ольга скрывала свою волнующую женственность за резкими, порывистыми манерами, неприступным видом и воинственным характером. Уже в школе мальчики пытались за ней ухаживать, а она безжалостно отвергала их знаки внимания – берегла себя для единственного возлюбленного, с которым она встретится, чтобы никогда не расставаться. С этим идеалом в сердце Ольга, наверное, родилась – таким он был незыблемым, не подвластным никаким влияниям: ни чужому мнению, ни чужому опыту.

«Даже если весь мир будет существовать по иному закону, у меня все сложится только так!» – решила Ольга. И не собиралась менять свои взгляды.

Она не хотела дробить полноту любви на случайные романы, временные связи, на флирт ради флирта. Она ждала его, суженого! Предназначенного ей самими небесами.

Как ни банально это выглядит, Ольга познакомились с ним на прогулочном катере, курсирующем по Неве. Молодой человек представился вольным художником, фотографом-любителем и попросил разрешения сделать пару ее снимков.

– У вас поэтичная внешность, – сказал он. – Как раз подходящая для этого вида на набережную. Вдалеке едва проступают сквозь туманную дымку призрачные дворцы, а на переднем плане – мечтательная незнакомка в ореоле тайны. Кто она? Чего жаждет ее измученное сердце?

– Почему «измученное»? – удивилась Ольга.

– Так надо, – усмехнулся мужчина. – Для городского романса. «Промча-а-ался без возвра-а-ата тот сладкий миг, его забыли вы!» – дурачась, пропел он. Впрочем, весьма недурно, хорошо поставленным баритоном.

– Вы певец? – сурово спросила она.

– По совместительству, – слегка поклонился забавный собеседник. – Пою в церковном хоре… то есть, пардон… в самодеятельном. Мечтал об оперной сцене, но провалился на экзаменах в консерваторию. Пришлось изучать экономику.

– У вас хороший голос, – оттаяла Ольга.

– Фэд, – представился мужчина. – Так меня зовут друзья. А вообще-то я Федор.

– Ольга… – смутилась она.

Не в ее правилах было знакомиться таким тривиальным способом. Почему она сделала для Федора исключение? Расплата не замедлила наступить.

Мужчина принял отсутствие ее возражений за согласие и защелкал фотоаппаратом.

– Ой! Не надо… – растерялась Ольга. – Я не люблю… у меня внешность не фотогеничная.

– Что вы? Наоборот! – кружил вокруг нее новый знакомый, меняя ракурсы. В объективе блестело бледное балтийское солнце, а на его лице – ослепительная улыбка. – Вы потрясающе, изуверски хороши! Да, именно и-зу-вер-ски! – с удовольствием, нараспев повторил он. – Такая красота – настоящая жестокость. Бедные мужчины! Вероятно, они как подкошенные падают к вашим ногам, раболепствуют, а вы вертите ими, как пожелаете. Помыкаете и командуете. Прекрасные женщины безжалостны по отношению к своим поклонникам!

– С чего вы взяли?

Слово за слово шутливая беседа приняла более спокойный, серьезный характер: Фэд рассказывал о себе, Ольга больше молчала, слушала. Мимо проплывал великий загадочный Петербург. Над ним витали тени знаменитых императриц и царей, эхо от поступи кавалергардских полков, грохот и пыль революций, жуткие вьюги блокадной зимы, победоносный звон литавр и наводящий тоску плеск воды в мутных каналах… Никогда еще Ольга так остро не ощущала магнетического влияния этого города, взрастившего ее, принявшего в свои каменные объятия. Лунный петербургский туман исподволь проник в ее сердце, одурманил, лишил рассудка.