Пятерка Мечей - Солнцева Наталья. Страница 87

Анна Григорьевна вздохнула и принялась разгружать сумки. С одной стороны, хорошо, что Лиза пошла по своим делам, а с другой, – как-то неспокойно было на душе, тревожно. Лекарством от волнения для Анны Григорьевны были домашние хлопоты, и она занялась обедом. Через полчаса куриный бульон кипел на маленьком огне, в глубокой сковородке тушилась картошка с овощами. Пока все это готовилось, Анна Григорьевна решила повытирать пыль. Это занятие в новой квартире вызывало у нее настоящее удовольствие. Красивая, гладкая поверхность дорогой мебели казалась теплой; мягкие, янтарные и розовые тона радовали глаз. Никакого вульгарного блеска, никакого запаха пересованных опилок, – только натуральное дерево, благородный матовый оттенок, строгая простота форм. Особенно Анне Григорьевне нравились комоды. Их в квартире было два: один – в бывшем кабинете Альшванга, другой – в спальне Лизы. Второй комодик имел более изящные линии, выгнутые ножки и легко выдвигающиеся неглубокие ящички. Верхний ящик был наполовину выдвинут, – из него свисали тонкий белый шарфик Лизы, ее бусы и пояс от халата.

Такой беспорядок удивил Анну Григорьевну. Она заглянула в ящик и увидела там лежащий поверх разных женских принадлежностей дочери старинный веер с костяной ручкой и фотографию в рамочке. На ней была изображена сцена «В спальне графини», где Герман стоял на коленях перед старухой. Внизу фотографии, на широком пожелтевшем от времени краю ее виднелась надпись, сделанная от руки чернилами. Надпись эта гласила:

«Если когда-нибудь сердце ваше знало чувство любви, если вы помните ее восторги…если что-нибудь человеческое билось когда-нибудь в груди вашей, то умоляю вас чувствами супруги, любовницы, матери, – всем, что ни есть святого в жизни, – не откажите мне в моей просьбе! – откройте мне вашу тайну! … Может быть, она сопряжена с ужасным грехом, с пагубою вечного блаженства, с дьявольским договором… Я готов взять грех ваш на свою душу. Откройте мне только вашу тайну.»

Таких фотографий было много у Альшванга, – они хранились повсюду, и все их Анна Григорьевна собрала и спрятала на антресолях, чтобы они не попадались на глаза Лизы. Откуда эта сцена Германа и старухи, да еще с надписью, взялась в ящике Лизиного комода?! Анна Григорьевна представила себе истерический испуг дочери, которая, видимо, собиралась надеть шарфик, и наткнулась на веер и злосчастную фотографию. Должно быть, девочка пришла в ужас и убежала из дому, куда глаза глядят!

Анна Григорьевна посмотрела на часы. Прошло уже много времени с тех пор, как она вернулась домой. Где же Лиза? В студию ей сегодня не надо… значит, у кого-то из подружек. Вряд ли в таком взвинченном состоянии она пошла гулять на набережную или в сквер.

Анна Григорьевна взялась за телефон и начала набирать номер за номером. Лизы нигде не было. Не было ее и в театральной студии.

– Мы сегодня днем не репетируем, – ответил помощник режиссера на расспросы Анны Григорьевны. – И вечером тоже Лиза не занята.

Куда же она могла пойти? – думала Анна Григорьевна, чувствуя, как от сильного волнения все тело покрывается испариной. – Только бы ей чего дурного в голову не пришло!

Она не могла больше оставаться дома и решила ехать на поиски дочери: сначала на набережную, потом в маленький садик, где любила прогуливаться Лиза, потом… Куда отправиться потом, она не знала, но всякое действие сейчас было для нее спасительнее бездействия. Из окна троллейбуса она смотрела по сторонам, на аллеи и тротуары, – не идет ли где Лиза.

С неба начал лететь редкий серебристый снежок, делая виды города похожими на рождественскую открытку. Вдруг Анне Григорьевне на глаза попалась странная картина – прямо на белой от снега дороге, ногами к проезжей части неподвижно лежала молодая женщина. Одна ее нога была согнута в колене и повернута, укороченная юбка открывала колени; пальто, такого же цвета, как у Лизы, распахнулось, как бы выставляя напоказ прелести своей молодой хозяйки.

Анна Григорьевна, сама не зная, зачем, вышла из остановившегося троллейбуса и подошла к лежащей на снегу женщине. Она смотрела на ее равнодушное, спокойное, далекое от всего сущего, лицо, не осознавая, что это Лиза. Только цвет пальто немного встревожил ее будто замершую в оцепенении душу.

– Такое же пальто, как у Лизоньки, – пробормотала она, обращаясь к нескольким прохожим, остановившимся поглазеть на происшествие.

– Да вы подойдите ближе! – сказала старушка с пуховом платке, легонько подталкивая Анну Григорьевну в спину. – Может, знакомый кто?

Анне Григорьевне показалось, что старушка как-то нехорошо усмехается, приподнимая усатую верхнюю губу и сверкая глазами. Как сквозь сон, Анна Григорьевна на негнущихся, сразу сделавшихся ватными ногах, подошла к Лизе.

– Лизонька, – прошептала она. – Вставай… нехорошо так долго лежать…простудишься. Холодно же!

Она наклонилась и поправила юбку и пальто Лизы. Потом в глазах у нее все потемнело, и она провалилась в гулкую и плотную черноту, ничего более не чувствуя, не слыша, как приехали ненужная уже скорая помощь, милиция, как сочувственно вздыхали столпившиеся люди… Старушка в пуховом платке выбралась из толпы любопытных и, не оглядываясь, быстро пошла прочь.

– Девушка сама под машину бросилась! – рассказывала милиционеру пожилая дама в каракулевом жакете. – Прямо под колеса! Шофер не виноват…

Водитель кремовой «Волги» глотал нитроглицерин, держась за сердце. Он не мог смотреть на мертвое тело, которое десять минут назад еще было живой и резвой молодой женщиной, которая вдруг решила покончить счеты с жизнью под колесами его автомобиля.

На лицо Лизы падали белые снежинки и все еще таяли…

Артем Пономарев не далее, как вчера, выслушал по телефону сбивчивый рассказ Динары об ужасном скандале, который устроила ей Марина. И целый сегодняшний день посвятил проверке и перепроверке сведений.

Некто Вадим Зеленин действительно погиб в результате драки. Он затеял в баре ссору со своими «приятелями», которая перешла в потасовку. Охранники выставили забияк на улицу, где они продолжили выяснение отношений при помощи кулаков. Вадим неловко оступился, упал и ударился затылком о край бордюра, в результате чего умер, не приходя в сознание. Не такой уж редкий случай.

Все молодые люди были в сильном подпитии, но как Вадим упал, запомнили, и как один, подтвердили, что это произошло как бы само собой.

– Его в этот момент даже никто не бил! – объяснял долговязый молодой человек в кожаных штанах и такой же куртке с заклепками. – Он сам упал! Пьяный был…

То же самое, слово в слово, повторили охранники из бара.

– Он тут частенько тусовался, парень этот… Пил по-черному, а потом на него бешенство накатывало. Есть пьяные смирные, а этот – дурной становился! Что попало в руки хватал – и в драку! На рожон лез! А такие всегда плохо кончают. Мы из окна видели, как он размахнулся, потерял равновесие, ну и… того, грохнулся башкой об асфальт…

Выходило, что смерть Вадима произошла вследствие дефектов его характера, и Динара тут ни при чем. Собственно, Артем в этом и не сомневался, но… если считать актрису Лебедеву, это оказывалось уже второе совпадение, когда визит к гадалке можно было связать с чьей-то кончиной. Чисто предположительно, конечно! Таких подозрений даже высказывать никому не стоило…

Сыщик вспомнил адрес, который ему называла Динара. Там Карл Фридрихович велел ей закопать носовой платок парня. На всякий случай, Артем навел справки. В работе он был дотошен, как немецкая домохозяйка.

На территории того двора раньше были жилые бараки, построенные для рабочих агрегатного завода. Потом бараки снесли, а на их месте построили несколько жилых домов. До бараков там были какие-то оружейные мастерские. А до мастерских – огромный заброшенный пустырь, на котором устраивали нечто вроде свалки. Что на пустыре было до того, как он превратился в свалку, никто не знал, и Артему пришлось ехать в архитектурный архив. Старичок в круглых очках и старомодном пиджаке выслушал просьбу господина Пономарева и надолго пропал. Минут через сорок он вернулся, очень довольный, и с улыбкой на морщинистом лице сообщил, что на месте бывшего пустыря существовало городское кладбище, очень старое, которое решили сровнять.