Дамоклов меч над звездным троном - Степанова Татьяна Юрьевна. Страница 16

Но все это, увы, пока никак не приближало главной цели, ради чего, собственно, и затевалась вся эта канитель с ревизией.

В конце концов, как это всегда и бывает, все уперлось в стрелочника. И стрелочником этим, очевидно, на роду было написано стать напарнику шофера Мотовилова – некому Пашке Тихонову.

«Да верите, я понятия не имею, чего эти двое Мотовилов с Тихоновым там нахимичили с этим гравием, – разорялся уличенный, но пока еще не совсем схваченный за руку, менеджер по перевозкам «Вокс-груза». – Они левак где-то хапнули на стороне. А мы что, за них – отвечай, да?»

Вся эта неразбериха съела у Колосова почти половину оперативных суток: только к пяти часам вечера местонахождение Павла Тихонова было установлено. Искали его с фонарями по пяти адресам: дома у матери, у бывшей жены, у армейского кореша, у соседа, на дачно-садовом участке. А обнаружился он у любимой женщины в Ховрино.

Пять лет назад Тихонов уже судился за мелкое хулиганство и визиту милиции не обрадовался.

В Ховрино Колосов выехал сам. Квартирка, где они беседовали с Тихоновым, была тесной, обшарпанной. За окном – железная дорога, поезда грохочут, стекла в серванте аж трясутся. В соседней комнате спал трехлетний ребенок сожительницы Тихонова. В кухне на столе – недопитая бутылка водки, кислая капуста.

Тихонов – парень еще молодой и не сумевший полностью протрезветь даже к пяти часам вечера, поначалу никак не мог взять в толк, что, собственно, у него спрашивают. Машина? Наша с Мотовилычем машина? А что, ее угнали? Нет? Так Мотовилыч в аварию попал? Не попал? Так что ж вы от меня-то хотите?

То, что он даже пьяный темнит и придуряется, для Колосова было очевидно. А поэтому… Поэтому вся эта кухонно-коммунальная сага обрыдла ему уже через пять минут.

Он встал, сгреб расслабленного Тихонова за футболку, рывком приподнял со стула.

– Ну? – спросил. – Долго еще ты мне будешь врать?

– Да че я вру-то? Че я вру? – тощенький, как мумия, Тихонов барахтался, пытаясь вывернуться.

– Кто ЗИЛ гравием загружал и в отстойник на ночь ставил?

– Да каким гравием? В какой отстойник?

– Фирма твоя «Вокс-груз» от тебя открестилась, Тихонов, обеими руками. Менеджер ваш так мне прямо и сказал: Тихонов с Мотовиловым левак где-то на стороне взяли. А в леваке-то труп. Ты мозги свои напряги, давай, вдумайся – вы взяли левак, а в леваке – труп, – Колосов хорошенько встряхнул Тихонова. – Ну? Мотовилов машину из отстойника только утром забрал в восьмом часу. У него свидетели есть – охрана, дежурившая в то утро. ЗИЛ груженый был уже. И эти же свидетели в один голос показывают, что вечером накануне, а если быть совсем уж точным в 23. 20 этот самый ЗИЛ с гравием оставил на стоянке именно ты, Тихонов. Левак это был, настоящий левак. А в леваке – труп. И ты мне сейчас же скажешь, сволочь, где и когда ты загрузил этот самый левый гравий, который вы с Мотовиловым в обход своей фирмы решили загнать частнику на стройку в Октябрьском-Левобережном. А выручку прикарманить.

– Да не знаю я ничего! Какой левак?!

– Такой, с трупом-начинкой, – Колосов тряхнул Тихонова сильнее. – Знаешь, что Мотовилов скажет? Не знаю, скажет, ничего. Это Пашка Тихонов загружал. Может, он и убил, а труп в гравий сховал. Ему не привыкать – он же судимый.

– Да ты что, начальник? Ну, судимый я. Какой еще труп? Кого я там убил?!

– Тебе лучше знать кого. Ты же грузовик с гравием в отстойник загнал.

– Да Мотовилов с хохлами какими-то договорился! – заорал вконец измочаленный Тихонов. – Я-то при чем тут? Позвонил мне, сказал: все тип-топ, загрузишься с вечера, машину оставишь, как обычно. А я груз на стройку подкину. Там хохлы какому-то олигарху особняк строят на берегу канала. А там проехать-то всего ничего, крюк – пять километров. Я ему и говорю, я, Мотовилыч, сам могу груз вечером доставить. А он мне – не надо, Паша. Они спать залягут. Они ж, как известно, до обеда только это… запрягают-то…

– Откуда до стройки крюк не большой? – жестко спросил Колосов, выудив единственный полезный факт из всей этой ахинеи. – Где ты гравием загружался? Место назови.

– Да на причале – где ж еще? – выпалил Тихонов, – Там в пяти километрах на канале причал грузовой. Там баржу пригнали с гравием, прямо с воды торгуют. Экскаватор работает, сутками грузит. Мне что? Я, что мне Мотовилыч велел, то я и сделал. Приехал вечером, под конец смены, заплатил экскаваторщику. Они ж без накладных там, без всего. Подогнал машину. Пока загружали, пошел ребят знакомых на причале проведать. Ну и все. Набили полну коробочку, я и уехал. Говорю ж – я мог в ту же ночь прямо на стройку в Октябрьский закинуть груз. Но Мотовилыч меня к тем хохлам не допускает. У него там с бригадиром своя бухгалтерия.

– Поедешь сейчас с нами, – велел Колосов, – покажешь, где этот причал, где баржа, где экскаватор. Любимой женщине своей скажи, чтоб скоро не ждала тебя обратно.

– Да ну ее в болото, Надьку! – Тихонов скривился. – Это я так тут время провожу, просто. Она ж с довеском, на кой мне она такая нужна? Корми еще отродье ее.

Колосов разжал хватку, отпустив его замызганную футболку. Больше всего сейчас ему хотелось звездануть Тихонова по роже – за все вместе. За вранье, за труп в ЗИЛе, за махинации с гравием, на распутывание которых было потрачено столько драгоценного времени, за эту вот Надьку, с которой он спал, и ребенка которой не желал кормить, за хохлов, но…

Полировать рожу свидетелю, даже в чисто воспитательных целях, было противозаконно. И разве зуботычиной можно было исправить хоть что-то в мозгах Пашки Тихонова?

То, что в сыске строить далеко идущие планы, – дело в принципе безнадежное, Катя подозревала давно. Однако вообще без какого-то плана на авось работать тоже было невозможно.

План Кати был прост. В конце рабочего дня она решила сама съездить в Химки, чтобы посоветоваться там с участковым Иваном Захаровичем Кукушкиным. Кукушкин был местной достопримечательностью – работал он участковым вот уже тридцать первый год подряд, был шесть раз награжден министрами МВД именными часами, ценными подарками и оружием. Министры приходили и уходили как вешние воды, а участковый Кукушкин был вечен, как гранит. Он работал в течение своей долгой службы на разных участках, учил молодежь, Химки знал как облупленные, а в сопредельных районах и округах Москвы и области имел крепкие давние связи и собственных сметливых конфидентов. По мнению Кати, сделавшей о Кукушкине для ведомственной и центральной прессы не один десяток очерков, Иван Захарович был полезнее целого отдела лоботрясов, имевших о работе в милиции лишь приблизительное мнение.

С Кукушкиным Катя хотела посоветоваться по поводу убийства Валерии Блохиной – Иван Захарович наверняка уже был в курсе ориентировок. Рассуждала Катя примерно так: такой необычный с физической точки зрения человек, как Блохина, если только она действительно жила и работала в Химках, городе небольшом, просто не могла не вызвать к себе волны любопытства, жалости, пересудов и всей остальной гаммы чувств, которую испытывают люди к тем, кто так резко от них отличается. Чувства эти порождают молву. А уж по части чуткой реакции на местную молву участковому Кукушкину не было равных. Если бы где-то в районе – в офисе ли, в магазине, в конторе – работала женщина с шестью пальцами на обеих руках, об этом уже втихомолку бы судачили. И слухи непременно докатились бы до участкового Кукушкина.

Катя невольно то и дело возвращалась мыслями к Блохиной. В памяти всплывала то тесная квартирка, где жили ее мать и тетка, то анатомический зал, где точно редкий экспонат им с Колосовым демонстрировали ее бедное, уродливое, истерзанное тело. То, что Валерия Блохина, прожив всю свою жизнь под знаком физического уродства и отчуждения, стала в довершение всего еще и жертвой какого-то осатанелого подонка, казалось Кате верхом несправедливости. Катя считала, что судьба и небеса должны были обойтись с несчастной женщиной, лишенной самого обычного женского счастья, более милосердно. Кто-то там, на небесах просто обязан был пожалеть ту, которая вечно носила специальные перчатки, прятала свои изуродованные руки от назойливых взглядов и никогда не раздевалась – ни на пляже, ни во врачебном кабинете на диспансеризации в поликлинике. Небеса должны были проявить свою милосердную волю и восстановить и в этой бедной душе гармонию и равновесие. А вышло так, что они – эти далекие, равнодушные небеса, звезды и планеты просто стерли одним махом, как плевок, свое же собственное уродливое шестипалое создание.