Ключ от миража - Степанова Татьяна Юрьевна. Страница 63

– А, сегодня ведь паспорта меняют, – продолжил он разговор. – Мать твоя, наверное, в ЖЭК пойдет, да?

– Да, кажется, – ответила Оля Тихих. – А у меня сегодня первого урока нет. У нас учительница болеет. Химичка.

– Значит, не торопишься? – спросил он небрежно, свысока. – Хочешь, я тебя провожу?

– Ты? Меня?

Он усмехнулся снисходительно: ой, девчонки, все вы одинаковы. Даже такие вот смешные, рыжие маленькие пацанки…

Они вышли из арки. Оля Тихих направилась было к остановке, но Игорь поймал ее за рюкзак, потянул к себе легонько.

– Эй, – шепнул он. – Ты ж вроде не торопишься?

– Но как же… мы опоздаем?

– Ну и что с того?

Она остановилась в нерешительности.

– Пива хочешь? – спросил ее Игорь.

– Не знаю, я его не люблю.

– Значит, хочешь, – усмехнулся он. Девчонка все больше и больше начинала ему нравиться. Она не была строптивой и дерзкой, не грубила, не огрызалась в ответ. Она совсем не была похожа на Ритку Мальцеву, которая, чуть что не по ней, так могла послать, уши бы завяли. У этой Ольки-соседки и предки были не чета предкам Ритки Мальцевой. И вообще, хотя с виду она была сущей малолеткой, в ней было что-то такое… – У тебя парень есть? – спросил он ее прямо.

– Нет. А у тебя… – она несмело взглянула на него. – У тебя есть… девочка?

– Девочка? – он хмыкнул. – Мои девочки, Олечка, все давно знаешь уже где? Ладно, не буду портить такую славную детку.

– Я не детка, – она вырвала у него руку, которую он уже крепко держал в своей.

– Да ладно, не гони волну, – он улыбнулся, призвав на помощь все свое обаяние. – А ты красивая. Правда-правда. Рыжая, как белка. Рыжик…

– Меня в школе рыжей все зовут. Не обидно, но все же… а я не рыжая, я светлая шатенка. А у тебя… Игорь, – она снова несмело заглянула ему в глаза, – какие у тебя волосы?

– У меня? – Он потер ладонью бритую макушку. – Да фиг их знает, темные, обыкновенные. Твои все равно лучше. Как золото.

Он стянул с нее вязаную шапочку, запустил руку в тугой шелковистый ворох волос.

– На сегодня школа отменяется, – шепнул он ей прямо в ухо и коснулся враз пересохшими губами нежной, порозовевшей от холода мочки. – Погуляем, Оль, а?

А на шестом этаже в квартире под номером двадцать в это утро тоже встречались двое. Алла Гринцер приподнялась с подушки, потянулась к лампе. Сумерки в комнате. Диван у окна, скомканные простыни. Олег Алмазов лежал рядом, ровно, спокойно дышал. Спал? Алла так и не зажгла лампу. Нет, не надо света. Пусть в этой комнате за плотно задернутыми шторами продолжается ночь. Их ночь, проведенная вместе.

Но все это было не так. На самом деле они украли для себя всего два часа. Два коротких часа, и не ночи, а серых утренних сумерек.

В половине седьмого Алла выскользнула из своей квартиры, объявив матери, что она… срочно торопится в музучилище на генеральную репетицию… на конкурсное прослушивание! Алла выскочила из квартиры, вошла в лифт, доехала до первого этажа (чтобы все выглядело вполне правдоподобно), а затем пешком поднялась на шестой. Алмазов ждал ее.

Вчера поздно вечером он позвонил ей. По его голосу Алла поняла: он пьян. Алмазов выпивал не часто и не редко, как все нормальные мужчины – после работы, с друзьями, в бане, на футболе. Он садился за руль своей битой «девятки» в любом состоянии, врубал музыку, врубал пятую скорость и мчался по ночному городу.

Алла тысячу раз говорила ему, чтобы он не смел этого делать, но учить Алмазова чему-то и запрещать ему что-то было совершенно бесполезно.

А вчера он позвонил ей в полночь и заявил, что он все решил и что если она немедленно не придет к нему – сейчас же, сию же минуту, то он… пустит себе пулю в лоб.

Алла знала: у Алмазова есть пистолет. Он возил его с собой в машине, говоря, что при его нервной работе (а он инспектировал АЗС своей фирмы часто и в ночное время) оружие не помешает. Пистолет однажды он продемонстрировал Алле с чисто мальчишеским бахвальством – оба-на, какие мы крутые! Но у нее, правда, сразу возникло подозрение, что это всего-навсего зажигалка.

Но высказывать свои догадки вслух она не стала. Он ведь был такой… Он был сущий мальчишка. И когда она вспоминала о той бездне лет, что разделяла ее с ним (тринадцать – это ведь самое ужасное, самое роковое число), на душе у нее скребли кошки.

Порой она со страхом думала: как же она будет жить потом, когда все это закончится и Алмазов ее бросит? Когда ослепление страсти, жар крови пройдут, он отрезвеет и увидит все то, что с самых первых мгновений их романа видела и осознавала она – пропасть в тринадцать лет, что их разделяла, его неуемную, неукротимую силу, молодость, кипучую жажду жизни и ее усталость, горькую печаль, нежность, боль и не оставляющее ни на миг чувство предрешенности всего происходящего.

Вчера Алмазов просто напился. Это бывает с мужчинами. Он твердил ей по телефону, что есть вопросы, которые женщины не решают в силу своей слабости. Их, эти вопросы, в силу своей натуры должны решать только мужчины. И что лично для себя он уже все решил. И что, если она сию же минуту не сделает свой выбор, не поднимется к нему на шестой этаж, объявив всем – матери, любопытным сплетникам-соседям, прохожим на улице, этим глухим кирпичным стенам, звездам на небе, которых все равно ни черта не видно, – короче, всему свету, что это навечно, навсегда. Что она остается с ним, потому что у них – любовь. Если она не сделает всего этого через минуту, через две минуты он, Олег Алмазов – слово мужчины, – застрелится как «тот самый бедный фраер из ее любимого рассказа».

Алла Гринцер с трудом поняла, что Алмазов столь образно толкует ей о персонаже повести Куприна «Гранатовый браслет».

Алмазов немного утихомирился только тогда, когда Алла клятвенно пообещала ему, что она придет к нему утром. «Завтра все равно нам всем в ЖЭКе меняют паспорта, – твердила она. – Олег, ты же сам говорил, что отпросился с работы. И у меня утро свободное. Значит, у нас будет достаточно времени, чтобы побыть вместе, все обсудить».

То, что в их сумасшедший роман вмешивается такая проза, как паспорта, было, конечно, смешно и дико. Но что же было делать?!

Алмазов сказал, что будет ждать ее всю ночь. И он действительно ждал. Когда в половине седьмого утра она позвонила в дверь его квартиры и он открыл, она увидела в коридоре у самого порога – подушку, его автомобильную куртку, недопитую бутылку красного вина и… Ну конечно, его пистолет!

Алла нагнулась, чтобы раз и навсегда убедиться, что это только зажигалка, игрушка. Но Алмазов поддал пистолет ногой, отшвырнув его куда-то в глубь коридора. Вскинул растерявшуюся Аллу на руки и понес на диван. Он не произносил ни слова, но она, заглянув в его лицо, вдруг испугалась, что могла в это утро опоздать. В глубине души она еще надеялась, что все это – вздор, пьяный дебильный мужской розыгрыш, но он вдруг разрыдался совершенно не по-мужски, а по-детски. И она поняла, что ночной пьяный морок у него еще не прошел.

Целый час из двух отпущенных им скупердяйкой-судьбой часов счастья и близости Алла успокаивала и уговаривала Алмазова. А еще короткий час они любили друг друга. Алмазов не отпускал ее до тех пор, пока они совершенно не изнемогли.

Время истекло, и пора было вставать, пора было расставаться. Но Алла все медлила и не зажигала света. Не надо, чтобы он видел ее лицо сейчас. Утренние чахоточные сумерки. Может, хоть они сохранят иллюзию того, что не существует разницы в тринадцать лет и этих предательских морщинок в уголках глаз тоже не существует…

– Если ты думаешь: он спит как бревно, то я не сплю, – сказал Алмазов.

– Еще раз устроишь такое – пьянку, пистолет… так, я тебя убью, – пообещала Алла, прижимаясь к нему. – Ну что на тебя такое нашло, Олег?

– Я жить без тебя не могу, вот что. Прихожу с работы домой, сижу тут, как… Только прислушиваюсь – играешь или нет ты на этом своем чертовом рояле. Я не могу без тебя, понимаешь? Я все решил.