Сон над бездной - Степанова Татьяна Юрьевна. Страница 35

– Он получил отсрочку, – ответил Гиз. – Время его еще не истекло, но он сам решил его сократить. Это было его право.

– А дальше что? – спросил Илья. – Это ведь не конец истории?

– Не конец. В окрестностях замка начали пропадать люди. Крестьяне порой натыкались на мертвых изуродованных птиц. Ползли слухи. Множились суеверия. – Гиз помолчал. – Были среди крестьян и такие, которые клялись всеми святыми, что видели е го.

– Кого? – спросил Илья.

– Того, кем стал Пауль. То, во что он превратился.

– В чудовище?

– По слухам, это уже мало было похоже на человека. Это было уже нечто совсем другое. Из другого мира. Те, кто его видел, они… Одного местного увезли потом в психушку. Он испугался на всю оставшуюся жизнь. Но это было уже после войны. А во время войны и потом, позже, власти смотрели на пропажи людей сквозь пальцы, тут тогда было нестабильно, неспокойно. Кто-то бежал за границу, кого-то арестовывали ночами, ссылали. В общем, поди разберись, кто и по какой причине вдруг внезапно исчез. Ну а потом случилась эта история с отрядом Марковца. Достоверно известно, что отряд вошел в замок. Замок окружили войска МГБ и предложили Марковцу сложить оружие. На размышление дали ночь. Марковец решил бежать через подземный ход. Они спустились туда всем отрядом, человек сорок, и оттуда уже никто не вышел.

– Куда ж они могли деться? В тартарары, что ли, провалились? – спросил Кравченко. – Как легенда-то это объясняет?

– Легенда говорит, что все эти бедняги стали добычей… ну назовем его словом Ильи – чудовища. Оно охотится на людей. Растерзанные птицы – это просто метки, знаки. Что-то вроде предупреждения – «я уже здесь, берегись».

– Ладно, я погнал. Чушь эту вашу слушать… – Богдан переложил шлем в другую руку, однако остался на месте. – Спорим, этот вариант легенды про отряд Марковца возник здесь после того, как по кабельному показали «Хищника» со Шварценеггером?

– А вот этот здешний фольклорный фестиваль, он как-то связан с местными легендами? – спросил Мещерский.

– Возле Нивецкого замка с четырнадцатого века проводились ярмарки. На них разыгрывалось что-то вроде карнавального действа, – ответил Гиз. – Ходили ряженые. Потом все это запретили. Но вот уже несколько лет как национальные традиции возрождаются.

– Расходы на содержание замка и реставрацию нам как-то надо покрывать, – хмыкнул Богдан. – Вот и организовали с помощью Олега весь этот балаган. Посмотрите, что тут уже завтра будет твориться.

– Разве в связи с гибелью Лидии Антоновны праздник не отменят? – спросил Мещерский.

– Это не праздник, это стихия – отменяй, не отменяй, все равно уйма народа соберется. Главная туристическая достопримечательность карпатского лета. Отец сегодня музей для экскурсий закрыл, и то уже был звонок из местной управы. Кто-то из музейных успел нажаловаться, что мы нарушаем договор.

– И все же трудно себе представить, – сказал Мещерский, – что в образе жуткого чудовища даже в легенде выступал по сути… ребенок, мальчишка четырнадцати лет. Ровесник Ильи.

Гиз посмотрел на мальчика.

– Есть вещи, которые многое меняют, – ответил он. – До неузнаваемости.

– Например?

– Поля белых лилий, один мимолетный взгляд на них…

– Ну и к чему ты все это рассказал нам? – хмыкнул Богдан.

– Да просто так, – Гиз улыбнулся. – Разве плоха история?

– А мне показалось, что вы рассказали ее затем, чтобы провести некие ассоциации, – сказал Кравченко. – Некие параллели с настоящими событиями. Я прав, Олег?

– А как вы сами считаете?

– Я не знаю. История, конечно, любопытная. Ужастик впору бы по ней снимать. Только вот как концы связать, чтобы дураки-зрители поняли?

– Я сейчас видел твоего отца. – Гиз, не отвечая (или, возможно, отвечая Кравченко вот так), обратился к Илье. – Он поправляется.

– Поправляются больные, а мой отец… он был мертвый.

– Илья, ты что? Не смей так говорить, – вмешался Мещерский. – Летаргия – это не смерть, это просто…

– Возвращение, – медленно, словно смакуя, произнес Гиз, – отсрочка. Только какой ценой на этот раз будет уплачено по договору? И кто из нас будет платить?

– Из нас? – спросил Кравченко.

– А вы как думали? Кажется, отсчет уже пошел.

Луна плыла над замком и, казалось, на мгновение зацепилась за шпиль дозорной башни. Стрекотали цикады.

Глава 17

ТЕМНЫЕ УГЛЫ

Это была последняя относительно тихая ночь для Нивецкого замка. В саду под липами, на каменных лестницах, в узких коридорах, более похожих на тайные ходы, сгустился мрак. Электрическая подсветка не справлялась с темнотой. Луну закрыли облака.

– Гаси лампу, Лесинька, давай спать.

– Да погоди ты! Андрий, послушай меня.

В спальне Лесюков (стрельчатые окна, смотрящие на юг, высокие потолки с лепниной, с паутинками трещин, по которым скользил когда-то взгляд умиравшего здесь, в этой комнате, графа Шенборна) – Андрей Богданович, уткнувшийся лицом в подушку, и Олеся Михайловна с распущенными по плечам золотистыми волосами. «Коханночка моя, русалочка, сердынько мое ненаглядное» – так в минуты нежности называл ее муж, вот уже четверть века бывший целиком и полностью у нее под каблуком, даже и не помышлявший никогда о других женщинах, не имевший (это при его-то возможностях и положении) любовницы.

– Андрий, Андрюсик, – Олеся Михайловна властно тормошила мужа, запуская наманикюренные коготки в его рыхлое плечо. – Дрюсичка, ты не все мне сказал.

– Я рассказал тебе все как было. Они прилетели из Киева. К нему. Сама понимаешь, в какой ответственный момент. А он их… Не послал, нет, словно и не заметил. Смотрел как на стену. Они к нему с вопросами, с разными предложениями, а он… Мельгуненко по щеке потрепал. Это кандидата на пост министра внутренних дел! «Не бойся, – говорит, – тебе туда предстоит не скоро. Они мне это сказали. Они знают, верь. Тебе еще не скоро, другим быстрее». Кому, что, куда? Бред сумасшедшего какой-то. Куда это «туда»? И кто такие «они»? Эти киевские визитеры ему: «Ющенко вот-вот Раду распустит, назначит новые выборы. Коалиция провалена». А Шагарин, Петр Петрович наш… Леся, ей-богу, у него ум в результате этой самой летаргии повредился. Режь меня, но я после этого случая с киевскими Елене Андреевне в глаза про это скажу. Его, по большому счету, в Германию надо бы переправить в какой-нибудь хороший санаторий с этим… сама понимаешь, психиатрическим уклоном. Но там его выдадут по экстрадиции. И Швейцария выдаст – не поморщится. Раз уж в Англии дела не сложились, то пиши пропало. А у нас здесь даже в Киеве таких специалистов нет.

– А может быть, ему вернуться в Москву? – Олеся Михайловна наклонилась к самому уху мужа – большому, заросшему волосами. – Уж там-то найдутся специалисты.

– Ты что, с ума сошла?

– Дрюсик, рассуди. Шагарин больше тебе не полезен. Вот такой – уже не полезен. А неприятностей тебе его пребывание здесь может принести о-го-го сколько. Я ведь тебя предупреждала: не надо его принимать здесь. И в Киеве теперь все меняется. Если что… Они-то с Москвой всегда договорятся, а ты останешься в дураках. Да еще и кругом виноватым. Шагарин с Кремлем в ссоре, Кремль в силе, а наши… наши четвертый месяц правительство назначить не могут! И к кому ты будешь апеллировать?

– Олеся, перестань.

– Слушай меня, я плохого тебе не посоветую. Вот такой Шагарин тебе не полезен. Один звонок в Москву – ты знаешь кому – и… Прилетят вот так же на вертолете, заберут без шума. А там, в Москве, поглядят, какой он стал, да и лечиться отправят по-тихому. Не судить же будут такого, с приветом.

– Но он может восстановиться!

– Улита едет, когда-то будет. Вон, я где-то читала, если клиническая смерть длится дольше скольких-то там минут, то мозг уже поврежден. А тут неделю человек лежал без дыхания, без пульса.

– Но летаргия не смерть, – Андрей Богданович, сам того не зная, повторил фразу Сергея Мещерского (сколько раз это уже повторяли, убеждая себя и других!).