Врата ночи - Степанова Татьяна Юрьевна. Страница 38

Яна зашелестела рулонами ватмана. На Скуратова она не смотрела.

– Уже уходите? – спросила она Катю.

Та взяла со стола свою сумку.

– Да, пора. Спасибо вам большое. Очень было интересно.

– Подождите, я с вами. Я уже закончила. Вы к метро?

Катя объяснила, что ей тут близко – пешком до Фрунзенской набережной.

Алагиров подошел к ним. У него был вид человека, наконец-то дождавшегося. Чего? Скуратов, с которым они попрощались, остался с Белкиным. Под каким-то предлогом задержался и Риверс. Когда Катя выходила из зала, он стоял у стенда с юридическими табличками.

– Всего хорошего, Абдулла, – простилась Катя с Алагировым.

– А хотите, я вас с Яной довезу до метро?

Катя не успела ответить. Янина Мелеску покачала головой: нет, спасибо. Алагиров понуро направился на стоянку к машине. Это была какая-то синяя иномарка. Катя в машинах разбиралась скверно. До «Парка культуры» дошли быстро. Дорогой поддерживали вежливо-оживленный женский разговор – где какие магазины, где скидки, что из вещей и косметики можно удачно купить на летних распродажах.

– Ну, мне через дорогу, а вам в метро, – на Садовом кольце Катя начала прощаться со своей спутницей. Помахав ей на прощание, пошла к Комсомольскому проспекту. У светофора оглянулась: Яна все еще стояла у газетного развала, где они расстались. А на Садовом Катя увидела синюю иномарку. Алагиров стоял возле машины на тротуаре. Он оказался у метро «Парк культуры» намного раньше их. К Яне он не подходил. Они смотрели друг на друга, разделенные людским потоком. Прошла минута, другая, потом Яна медленно зашагала к Алагирову. Последнее, что Катя видела, прежде чем светофор зажег перед ней зеленый свет, – Абдулла предупредительно открыл переднюю дверь, Яна села в машину. Машина медленно тронулась.

Глава 20

ОТЧЕТ О ПРОДЕЛАННОЙ РАБОТЕ

Следующий день застал Катю за весьма странным занятием. Ее ждала стопка белой чистой бумаги. Утром бумагу принес Никита Колосов. Он не спросил, что произошло при посещении музея и есть ли новости. Просто сказал:

– С вашим начальством я уже договорился. Вот, – он указал на стопку бумаги. – Пожалуйста, изложи подробно все, что считаешь достойным внимания. Твои наблюдения, соображения о людях, окружающих Мещерского. О ком конкретно напишешь – тебе виднее. О тех, кого в последний месяц ты видела возле Сергея.

– Писать в форме рапорта на чье-то имя?

– В форме вольного сочинения лично для меня. Здесь тебе ваши будут мешать, отвлекать. Идем к нам, выделим вам, Катерина Сергевна, персональный кабинет.

Кабинет действительно выделили – крохотную каморку с зарешеченным окном. Рядом с кабинетом Никиты Колосова. Катя в казенных стенах почувствовала себя неуютно. Подумала: нет, вдохновение не посетит ее в этом богом забытом месте.

Она вспомнила, как вчера вечером, вернувшись из музея, застала Кравченко уже дома. В последние недели он вообще не слишком-то и задерживался на работе. Вечерами сидел на кухне, на угловом диванчике, пил чай с медом, курил, о чем-то думал.

Катя выложила ему все, до мельчайших подробностей. Она видела: Кравченко начал очень внимательно прислушиваться к ее словам, после того как от нее же узнал, к каким именно происшествиям имеет, возможно, отношение человек, звонящий по ночам Мещерскому.

– Может быть, тебе, Вадя, некоторое время пожить у Сережки? – спросила Катя. – Мало ли что?

– Пока еще рано.

Катя не поняла его ответа. Но переспрашивать не решилась. Просто поставила «драгоценного В. А.» в известность, что «в этом деле она исключает для себя эмоции и будет опираться только на факты». Кравченко лишь печально усмехнулся.

С этой, уже ставшей личным девизом, фразы Катя начала и свой письменный отчет для Колосова. Получалась какая-то фантасмагория – рапорт-миф, каждая глава которого носила название по фамилии главного персонажа: Белкин, Риверс, Алагиров, Янина Мелеску, Астраханов.

Она написала о своих личных наблюдениях, излагала суть проведенных с ними бесед, пыталась сформулировать свои смутные догадки об их отношении друг с другом. Но о ком-то, например, об Астраханове, она вообще ничего не могла написать толком, кроме его внешности да своих наблюдений за ним на вечере «югоармейцев» и о его необычном костюме – маскарадной черкеске с газырями.

О Скуратове она написала больше всего. И больше всех думала о нем. Отметила, что лейтмотивом его неожиданной и неприятной исповеди о «приключении» в Стамбуле было словечко «боров», которое Скуратов упомянул в отношении себя с каким-то горьким, злорадным сарказмом.

«Ведь он симпатичный парень, – думала Катя. – Зачем же в присутствии посторонних унижать себя? И вообще для чего рассказывать чужим всю эту грязь?» Слово «боров» было ей крайне неприятно. Она вспомнила о том, что за глаза в кругу знакомых Скуратова звали Бизон. Тоже, знаете ли…

Единственный, о ком она даже не вспомнила, был Михаил Ворон. С этим человеком, не считая их совместной поездки в машине Мещерского до Сыромятниковской набережной, она не сказала и двух слов. В пять вечера отчет был закончен. В половине шестого откуда-то вернулся Колосов. Катя услышала, что он открывает ключом дверь своего кабинета.

Она принесла ему стопку исписанных листов.

– Хорошо. Спасибо. Ты сама выбрала тех, кем можно заинтересоваться. Я пока никого из них не знаю, но… – он хмыкнул. – Одного человека ты в этот список сознательно не включила.

– Кого же?

– Своего мужа. Он ведь, насколько я в курсе, самый близкий Сережкин друг.

О Кравченко Колосов знал многое. Кравченко о Колосове тоже. Но они до сих пор не встречались лицом к лицу. И Катя в глубине души считала это восьмым чудом света.

Она молча забрала бумаги со стола и… – Никита наблюдал за ней – хотела разорвать. В клочки! К черту! Но сил рвануть толстую пачку бумаги не было. Слабые женские пальчики, розовый маникюр…

– Не нужно портить казенное имущество, Катерина Сергевна.

– С этими людьми я встречалась лично, – сухо сказала Катя. Надо ведь было что-то ему сказать. – Но на юбилейном вечере в институте, когда впервые всплыла кассета, и затем на празднике «югоармейцев» Сережу окружали десятки других, мне не знакомых людей. И его бывшие однокурсники, и сотрудники музея и института, и военные историки. Так что вряд ли тебе стоит замыкаться лишь на…

– Спасибо, я и это учту. И если что-то с Сережкой затеете, а у вас, я знаю, за этим не заржавеет, пожалуйста, держите меня в курсе.

– Яволь, герр комендант. Впрочем, вы ведь прослушиваете его телефон – узнаешь и так.

Так скверно они с Никитой еще никогда не разговаривали. Катя почувствовала: ЭТО ДЕЛО такого сорта, что способно негативно влиять на все. Даже на ее отношения с начальником отдела убийств.

А Колосов в этот день мало размышлял о каких-то там отношениях с кем-то. Он с головой ушел в неотложные дела. Выбил «прослушку» для офиса и квартиры Мещерского. В квартире «жучок» в телефон ставили в присутствии хозяина. И вид Сережкин, как отметил Никита, был самый разнесчастный. В офисе турфирмы сотрудники оперативно-технического отдела светиться не стали. В кабинете Мещерского просто появился новенький кнопочный аппарат корейского производства. Мещерский сам привез его на работу и включил в розетку.

– Итак, Серега, все твои переговоры отныне фиксируются. Пленки с записями будут у меня в сейфе. Когда все закончится, я тебе их верну, – хмуро подытожил Колосов.

Мещерский лишь пожал плечами: делай что хочешь. Ты же мой друг.

Вторым неотложным делом была попытка наведения справок об Институте истории и экономики стран Востока. Но в розыске быстро убедились, что это учреждение для обычной оперативной проверки недосягаемо. Колосова вызвали к руководству и долго и нудно объясняли, какие визы и от кого персонально надо получить для санкционированной работы по институту. И виза министра МВД была в этом списке только на седьмом месте.