Зеркало для невидимки - Степанова Татьяна Юрьевна. Страница 65

По просьбе Колосова московские коллеги подняли архив. Речь шла о пяти случаях заманивания в подвалы домов девочек пяти-семи лет и проведения с ними «развратных действий и манипуляций эксгибиционистского характера». В каждом случае фигурировал один и тот же человек. Но, как это и бывает, потерпевшие пяти-семи лет ни точно описать приметы «гадкого дяди», ни тем более узнать его по оперативному фото не могли. Кроме Липского, карточки выставлялись еще на двадцать восемь подозреваемых. Так что дело было гиблым. Но все же…

Все же информацию об «укротителе элефанта» взяли на карандаш, учитывая пол, возраст и поведение последних жертв – Петровой и Погребижской, а также версию, выдвинутую экспертом Грачкиным о предположительно «эмоциональном» характере нанесения последней телесных повреждений.

Однако в то, что этот хлипкий, интеллигентный и, кажется, слегка трусоватый фигурант с почти ископаемым именем Теофил окажется… В общем, Колосов при упоминании об укротителе слонихи морщился, как от зубной боли. Но наблюдение пришлось устанавливать и за ним.

«Наружка» велась и еще за одним значимым фигурантом – за Клиникой-Консультантовым. В который уж раз перелопачивали весь его «архив» по связям с Севастьяновым. Допрашивали, пока еще очень-очень осторожно? персонал кабаре «Тысяча и одна ночь». Ведь покойная Погребижская могла не говорить всей правды о своих возможных отношениях с Клиникой. Колосов вполне допускал, что они могли видеться и не один раз, и совсем даже не случайно. Так что…

Однако «колпак» на Клинику неожиданно оказался делом архитрудным. Не скованный пока никакими обязательствами и подписками по делу, Клиника был свободен как ветер. И со вкусом этой свободой пользовался. Он отправился на джипах с охраной в путешествие по Золотому кольцу – якобы проведать старинных друзей и навести деловые мосты в провинции. Колосов просматривал рапорты – Владимир, Рязань, Калуга. И везде у Клиники находились старые кореша, с которыми он либо гужевался в охотничьих домиках, либо инспектировал какие-то ветхие фабричонки, склады, сдаваемые в аренду торговые площади и автозаправки.

На негласное сопровождение за ним улетали куча денег, бензина и… И все это вообще была такая рутина, что…

С некоторых пор Колосов даже со своими товарищами и коллегами особо не распространялся о своих личных поисковых планах по этому делу. Со стороны можно было подумать, что после нескончаемой кровавой чехарды – череды выездов на «трупы», кладбищенских засад, полночных кабинетных бдений, жестких допросов он впал в какую-то ленивую апатию. Сидел в кабинете, «подшивал бумажки». Изучал рапорты наружного наблюдения, справки, отчеты, копии заключений экспертов (их в деле набралось уже больше десятка).

И вот настал момент, когда он забросил все бумаги в сейф, запер его на ключ и отправился в Стрельню. И со стоянки позвонил Кате.

В цирке вроде все было, как всегда. Но вместе с тем уже все совсем по-другому. Проходя мимо шапито, вагончиков, билетной кассы, клеток, администраторской, Колосов то и дело ловил на себе косые настороженные взгляды. Он чувствовал: цирк замер в тревожном, испуганном ожидании. Ведь новость о том, что среди ваших друзей и коллег, быть может, кто-то – беспощадный убийца, мало кого оставит равнодушным.

Да, в цирке стало неуютно. У Колосова, если честно признаться, на сегодня не было никакого определенного плана действий. Он даже никого в общем-то не собирался допрашивать. Он приехал просто ВЗГЛЯНУТЬ НА МЕСТО И НА ЭТИХ ЛЮДЕЙ. Он знал, что только так сможет окончательно решить: предпринимать или не предпринимать то, о чем он так упорно думает.

На манеже, как всегда, по утрам репетировали. Сколько же народа! А под ложей осветителей кипела какая-то буза: рыжий коверный Рома крикливо и дерзко пререкался с администратором Воробьевым. Колосову показалось поначалу, что они ругаются. Оказалось – нет: репетируют репризу «Пьяный в цирке». Потом они действительно слово за слово уже начали спорить профессионально. Воробьев на повышенных тонах вещал, что «все это ни к черту не годится», что в программе и так полно номеров-двойников, что их могут обвинить в плагиате, что то, что предлагает Дыховичный, старо как мир – «это еще Вяткин, и Ротман, и Маковский делали. И как делали, боже ты мой!», что он не желает выслушивать упреки в бездарности и…

Тут к нему подбежал служитель с криком, что «в террариуме нелады с обогревателем, температура зашкаливает и если не вырубить систему, у… крокодила будет разрыв сердца!». Воробьев подавился упреками в адрес Дыховичного, замахал руками и… увидел на противоположной стороне манежа Колосова.

Никита тут же вышел на воздух. Черт с вами со всеми и вашим крокодилом… После сумрака шапито – яркое солнце… Он подставил лицо солнечным лучам. Из открытого окна ближайшего вагончика доносилась музыка. «Чайф» – «Аргентина-Ямайка». Проходя мимо настежь распахнутой по случаю жары двери, Никита заглянул внутрь. Чья это гардеробная? Ах да, тут они проводили обыск (а где они не искали?) – это домик Ирины Петровой. Домик-крошечка… А кто же сейчас там?

Он поднялся по ступенькам. «Какая боль!.. – надрывался «Чайфом» карманный радиоприемник на окне – …пять – ноль!» На продавленной старой тахте спиной к двери, подогнув ноги по-турецки, сидело странное существо и смотрелось в складное зеркало, поставленное на придвинутый к тахте колченогий столик. Тут же стоял открытый ящик с красками и гримом.

На звук шагов существо обернулось. На Колосова глянула причудливая маска – клоун не клоун, что-то… Ярко-красный рот до ушей, белый круг вокруг правого глаз, свекольный румянец на щеках и носу. Левый глаз под изломанной, подведенной черной краской бровью украшен черной же вульгарной «стрелкой». А на щеке застыла нарисованная синей краской слеза. И это в сочетании с растянутым в ухмылке ртом было таким причудливым, неестественным, что…

– Черт, я думал, это братан, – сказало существо ломким, хриплым голосом подростка, который курит аж с первого класса. – Вы к Ромке?

И только тут Колосов понял, что видит перемазанного красками Игоря Дыховичного.

– Я? – Он развел руками. – Да нет. Шел в администраторскую. А тут музыка у тебя играет. Тебя Игорь зовут? Ну и ну, что это ты с собой сделал?

– Варианты подбираю. Ищу, – Гошка кивнул на ящик с гримом, снова отвернулся к зеркалу. – Ромка предложил вместе с ним в репризе попробовать новый номер, клоунаду.

– Так ты вроде уже выступаешь с Липским?

– Это другое. Теперь вместо номера Баграта в программе дыра. Хотят репризами забить пока что.

– Знаешь, мне показалось, что твой брат не умеет смешить публику, – заметил Колосов. – Не получается у него что-то. Не смешно. У тебя, мне говорили, намного лучше выходит. Ну, когда ты от слона на роликах удираешь. Больше смеются и хлопают искренне.

– Кто это вам говорил? – Парень наклонился к зеркалу. Дотронулся оранжевой краской до носа, превратив его в куцую морковку.

Никита чуть помолчал. Катя, помнится, настоятельно советовала потолковать с этим Гошкой Дыховичным. Рассказывала про него. Он ведь и с Кохом близко общался. И с Петровой. Да и то, что сам Никита заметил тогда с Погребижской… Эта ее грубая, злая фраза, а ведь мальчишка помочь ей хотел, внимание на себя обратить пытался. Подлетел, как паж… А она, да еще на белой лошади… Цирк, одним словом. Романтика.

А закончилась романтика тем, что она его послала.

– Илона Погребижская мне говорила. Точнее, Елена Борисовна, – сказал он. – У нее, когда мы с ней беседовали, о каждом артисте вашей труппы было собственное мнение.

Ему показалось… нет, просто Гошка был еще аховый гример и стилист: неловкий жест кисточкой, и под правым глазом у него расплылось сине-фиолетовое уродливое пятно.

– Ты только так на арену не выскакивай, с фингалом, – усмехнулся Никита. – А то мелюзгу на утреннике испугаешь.

– Краски дрянь. У братана итальянские были – кончились. – Гошка пальцем растушевывал пятно. Но получалось только хуже – вся щека стала синюшной.