Год тридцать седьмой - Стругацкие Аркадий и Борис. Страница 3

– Иди ты в штаны… Мне ехать… Н-наблюдать…

Олег пошел кругом по комнате, придерживаясь за мебель.

– Где мое пальто?! – заорал он.

Сашка встал, взял его за плечи и усадил, а затем уложил на диван.

– Дрыхни, астрономия, – сказал он.

– Й-эхать!..

Олег заснул и сразу захрапел. Сашка вышел и вернулся с тазиком.

– Среди ночи непременно поблюет, – сказал он.

– Н-на пол, – сказал Григорий Олеговым голосом.

Сашка сел и вылил остаток коньяка себе в стакан.

– Теперь рассказывай, – сказал он.

– Сначала скажи, что с тобой. Ты устал?

– Конечно, – сказал Сашка.

– Неприятности?

– Нет, – сказал Сашка. Он выпил и весь скривился, как от дряни.

– Ну хорошо, – сказал Григорий. – У тебя карта есть?

Сашка снова поднялся и принес свернутую в рулон большую немецкую карту Испании. Они сдвинули посуду и расстелили карту, прижав по углам пустыми стаканами.

– Вот где они, – сказал Григорий.

Сашка засопел.

– Что же это, – сказал он. – Это же значит…

– Да, – сказал Григорий.

– Что же это, – повторил Сашка. – Что же это…

– Я еще надеюсь вернуться, – сказал Григорий. – Я хочу быть там до конца. К чертовой матери, Сашка, ты это пойми… Я там как за родную землю дрался, как за Ленинград… После гражданской – это первый настоящий бой за советскую власть…

Они долго молчали. Потом громко зазвенел звонок, и Григорий вдруг увидел, как лицо Сашки стало серым. Наступила тишина, только тихонько храпел Олег на диване. Снова зазвенел звонок.

– Спокойно, – сказал Сашка. – Это за мной. Ты, главное, спокойно… – Он схватил Григория за руки и крепко стиснул. – Ты, главное, спокойно…

Звонок.

Сашка сидел неподвижно, и только быстро шарил глазами по стенам.

– Спокойно… Я через два дня вернусь… Максимум, через три…

Он вскочил и бросился в прихожую. В двери начали стучать. Что-то с грохотом повалилось в прихожей, и Григорий услыхал высокий незнакомый голос:

– Живой не дамся!..

Щелкнул замок. Стало тихо. В прихожей заговорили вполголоса, хлопнула дверь, и вернулся Сашка. Он был совершенно белый, с белыми вытаращенными глазами. Он держал обеими руками телеграмму, в правой руке у него трясся наган.

– Почтальон, – сказал он, усмехаясь. – От мамы. Беспокоится, что не пишу.

Он посмотрел на наган и сунул его в карман пижамы.

– Здорово я его напугал, – сказал он.

Григорий молчал.

Спать хотелось невыносимо. Только спать, и больше ничего. Не было больше ни тоски, ни ярости. Глаза сами собой съезжались к переносице, веки опускались, точки и крапинки на серой стене таяли и расплывались. И сейчас же возникала смеющаяся Валькина мордочка… Медленные снежинки в свете фонарей… Большая карта Испании – немецкая карта – и заскорузлый палец баварца Шмидта чертил грязным ногтем кривые линии поперек голубой ленты Эбро… Что там было, на Эбро? Что-то очень плохое или хорошее – надо только подумать и вспомнить. Но думать не хочется. Хочется спать.

Григорий качнулся и ударился лбом в стену. Следователь спокойно сказал:

– Стоять смирно, ты…

Григорий стоял спиной к следователю. Он смотрел в стену, выкрашенную серой краской, и слушал, как следователь шуршит бумагами, зевает, скрипит креслом. В кабинете было тепло, пахло табачным дымом. Хорошо бы убить следователя, подумал Григорий. И лечь спать прямо здесь, на полу. Закрыть глаза, растянуться и заснуть. Хоть на час. Хоть на четверть часа. Дверь приоткрылась, кто-то сказал:

– Угости папироской. Все, понимаешь, выкурил.

Следователь сказал:

– Бери.

Кто-то почти бесшумно прошел за спиной и остановился у стола.

– «Беломор»? А «Казбека» нет?

– Я только «Беломор» признаю, – сказал следователь. – От «Казбека» у меня кашель.

Чиркнула спичка. Кто-то сказал:

– Спасибо. Домой, понимаешь, собрался, хватился – папиросы кончились. Может, дашь парочку про запас? Магазины еще закрыты.

– Бери, – сказал следователь.

– Спасибо. Молчит?

– Молчит. Упорный попался, сука.

– Ну, я пошел. Пока.

– Пока.

Кто-то почти бесшумно прошел за спиной, дверь открылась и закрылась. Следователь громко, с прискуливанием, зевнул и опять зашуршал бумагами. Как ему не надоест, подумал вдруг Григорий. Неужели он не понимает, что все это – страшная ошибка? Лес рубят – щепки летят. Я – щепка. Нет, конечно, он не знает, что я – только щепка. Он уверен, что я фашист, изменник родины… Как это все они спрашивают: «Расскажите о ваших связях в Испании». Мои связи в Испании… Если бы ты побывал в Испании, ты бы сдох от страха, подумал Григорий. Или нет? Может быть, ты тоже сидел за валуном и торопливо тянул замусоленный окурок, и смотрел, как догорает фашистская танкетка, и трясущимися руками ощупывал горячий ствол карабина… И теперь, озлобленный, творишь суд и расправу? Но мне-то каково? Каждый день, каждый день, и этому не видно конца, и кажется, что вот-вот сойдешь с ума…

Странно, что меня не бьют, подумал Григорий. Других бьют. Иногда слышно даже, как кричат избиваемые. Вероятно, бьют очень больно. И рано или поздно начнут бить меня. И я тоже буду кричать… Сашка кричал тогда: «Живым не дамся». Сашка знал, конечно. Может быть, он тоже бил? И он, наверное, так и не дался. Григория взяли в подъезде Сашкиного дома и увезли на эмке. На той самой эмке. «Это недоразумение!» – «Молчите». -"Поймите, я журналист, я вернулся из Испании…" – «Там выясним, какой ты журналист». И потом: «Расскажите о ваших связях в Испании».

Точки и крапинки на серой стене снова растаяли. Григорий совершенно отчетливо увидел свой карабин. Он очень обрадовался. Он узнал даже царапины на ложе – это когда он переползал через битый кирпич вперемешку со стеклом, и пули хлестко щелкали перед самым носом, поднимая облачка красной пыли… Отличный карабин, когда смертельно хочется спать. Надо только разуться, сунуть дуло в рот и нажать большим пальцем ноги на спусковой крючок.

– Смирно стоять, я сказал… – спокойно сказал следователь.

Григорий разлепил глаза. Следователь отодвинул кресло и с хрустом потянулся.

– Ну что, долго в молчанку играть будем? – спросил он добродушно.