Журнал «Если», 1998 № 11-12 - де Ченси Джон. Страница 13

Тем временем управляющий Чевски, в отличие от всех остальных, спал и похрапывал, как и прежде.

Как бы то ни было, луна закатилась, когда встало солнце. Она уменьшалась в размерах по мере схождения, по мере того, как исчезали эффекты искривления пространства, использованные для того, чтобы она казалась огромной за пределами стратосферы. Тем не менее и в момент заката она выглядела очень большой: гладкий белый шар, на глаз — пятисотметровой высоты. Когда он двинулся за горизонт, плоскогорье Бло, казалось, вздрогнуло, словно Атлас, уставший держать на плечах небо.

Некоторые люди утверждали, что ощущают на Иане некую законченность, завершенность. Но доктор Лем наблюдал лишь слабость и дряхлость. Это было заметно и в пейзаже: со времени разрушения луны и «растворения» ее в Кольце горы начали проседать под собственной тяжестью, и в результате суша осталась лишь на одном полушарии. Даже неглубокий океан, омывающий другое полушарие, казалось, находится в движении только из-за постоянных метеоритных бомбардировок и слабого солнечного притяжения, вызывающего едва заметные приливы и отливы.

Вне полярных областей уцелела горная гряда, достаточно крепкая и высокая, чтобы постоянно и горделиво носить снежные шапки и ледники — всего одна, последнее напоминание о мощных процессах горообразования в юные годы планеты. Вокруг Бло и Хома не было значительных возвышенностей, одни лишь холмы, выветрившиеся, округлые, на которые ничего не стоило подняться. Более того, Прелл не всегда стоял в устье Смора — он пришел на смену прибрежным городам, когда их затопили морские воды. Теперь можно было в ясный день пройти на веслах пятнадцать километров к югу от Прелла, чтобы полюбоваться развалинами прежнего порта. Во время зимних штормов между волнами мелькали дома и башни погибших городов, похожие на истертые желтые клыки старого пса.

И в это грозное утро, на рассвете, доктор Лем сидел около пульта коммуникатора. Поступало все больше сведений о событиях, о том, что происходило во взбудораженной колонии — сведений, все более обескураживающих, — и он ощущал огромную, пронизывающую его до костей усталость. Мозг его бодрствовал, так как он принял противосонные таблетки, но никакие таблетки в галактике — он твердо знал это — не могли побороть слабость, овладевшую планетой.

Марк Саймон наблюдал за небесным зрелищем и постепенно, хотя и смутно, осознавал, что может произойти. Он сидел на плоской крыше дома: они с Шайели часто, по ианскому обычаю, спали там в теплую погоду. Крыша оказалась превосходным наблюдательным пунктом.

От входной двери донесся звонок, сначала тихий, а потом такой силы, что можно было перебудить всех соседей. Шайели пошла открывать и, как предположил Марк, пересказывать своим друзьям то, что он сообщил ей, причем, возможно, перевирая все на свете. Его это не волновало. Он едва мог мыслить связно, его раздирали противоположные чувства.

С одной стороны, говорили, что Грегори Чарт — величайший творец всех времен, и очевидно, в этом утверждении было зерно истины, потому что никто до него не проделывал подобной работы в таком масштабе. Самому Марку не довелось увидеть ни одного представления Чарта, зато он видел последствия спектакля на Хайраксе, где они ощущались спустя десятилетия.

Разумеется, всем и каждому хотелось бы полюбоваться на представление Чарта. Но если то, что он сотворил на Хайраксе, было образчиком его работы, тогда воздействие его приезда сюда, на Иан…

Позади послышались шаги. Кто-то мягко тронул его. Марк повел плечами, словно сгоняя докучливую муху.

— Марк, — проговорила Шайели, — это Гойдел. Он пришел.

Что? Марк вскочил с подушки, на которой сидел, поджав ноги, на ианский манер (у него ушел месяц на то, чтобы выучиться сидеть так, не выпрямляя ног). Действительно, в овальном люке над лестницей, ведущей на крышу, показалось знакомое лицо его… покровителя — это самое подходящее слово в языке землян… правда, здесь не подразумевалась финансовая поддержка, только возможность для художника представить свои работы на суд благодарной и проницательной аудитории.

Как хорошо, значит, он не погиб во время шримашея, подумал Марк и понял, что именно этот невысказанный страх, охвативший его несколько часов назад, заставил совершить глупость, схватить чашу наркотика шейашрима. Но на Гойделе шримашей никак не сказался — разве что это пятнышко мази на лбу, где, очевидно, был вырван клок волос.

Невозможно было представить себе эту степенную, достойную личность в куче извивающихся, сражающихся тел… Кто же оказался убит, и был ли кто убит? Кто-нибудь из моих друзей?

Но спрашивать было нельзя. Об этом можно было узнавать только окольными путями. Ведь иногда все оказывались целы.

Марк подошел к люку, извиняясь за то, что пожилому человеку пришлось преодолевать крутые ступени. Гойдел решительно возразил, причем не на ианском, а на земном языке, на котором говорил с отличным произношением, безошибочно пользуясь идиомами.

— Нет, мой юный друг, я намеренно поднялся именно сюда, поверьте. Такое прекрасное зрелище нельзя пропустить! Скажите мне, верно ли, как я слышал, что эти явления означают прибытие одного из ваших величайших художников?

Марк хлопотал вокруг гостя, что не входило в ианские правила гостеприимства. Притащил подушку, чтобы усадить его, шепотом приказал Шайели принести кувшин утреннего напитка и печенье и вообще суетился, как примерная домохозяйка, которую застали врасплох. Наконец справился с собой, выровнял дыхание и, убедившись, что Гойдел удобно устроен, расположился напротив, приняв продуманно непринужденную позу. Сияние к этому времени почти закончилось, но в свете еще не потухших сполохов и занимающейся зари они прекрасно видели друг друга.

Некоторое время оба молчали. Затем Шайели принесла еду, и Марк робко произнес по-иански:

— Что касается человека, который устроил это зарево над нами… Да, его можно считать художником.

И вновь вежливо, на языке хозяина дома, Гойдел спросил:

— Какого рода художник этот человек — Чарт?

— Ну, он… — Марк заколебался, но решил все-таки говорить на языке, который предпочел Гойдел. Это ни в коей мере не облегчило задачу. Как можно вкратце охарактеризовать Чарта? В нескольких фразах? Невозможно. Ни на каком языке!

Все же надо попытаться. После долгого размышления он сказал:

— Что ж, прежде всего я должен заметить, что ни разу не видел его работ, а только слышал рассказы очевидцев. Я полагаю, что он… ставит спектакли в колоссальном масштабе. Действа. Их персонажи — жители целой планеты. В основе сюжета — мечта, сон. Или какой-то исторический период. Или с десяток возможных вариантов будущего. Я полагаю, выбор может быть огромным.

— Впервые представитель вашей расы прибывает в наш мир на космическом корабле. Он всегда путешествует таким образом, а не с помощью Врат?

— Мне кажется, да. — Марк облизнул губы. Ему всегда было трудно говорить о межзвездных путешествиях с ианцами; многие из них завидовали свободному передвижению людей в космосе, однако существовало твердое правило, запрещающее инопланетянам пользоваться Вратами. А звездолетов ианцы не имели.

— Он всегда извещает о своем прибытии столь странным образом?

— Мне рассказывали, что то же самое он проделал на Хайраксе. Сначала в небе появилась еще одна луна — луна на Хайраксе красная, как сушеное мясо, а новая луна была серебристая, такая, какую вы видите сейчас. Затем появились сияния, хотя и не столь разнообразные. Об этом свидетельствуют видеозаписи. Разумеется, можно было ожидать, что его техника с годами усовершенствовалась…

— А каково было содержание представления?

— Ну… на Хайраксе это был сон. С плохим концом. — Марк состроил гримасу. — О счастливой жизни под властью династии Куэйнов. Пожалуйста, не спрашивайте меня о подробностях. Я пришел к выводу, что правители, пригласившие Чарта, ожидали зрелища, способного развлечь людей, примирить их с тяжким существованием. Они думали, что их подданные будут рады еще туже затянуть пояса, дабы заплатить Чарту его гонорар. Он запрашивает немало. Но сон кончился, вернулась действительность, а народ Хайракса, как я слышал, платит до сих пор.